Доктор Данилов в сельской больнице - Андрей Шляхов Страница 35

Данилов проснулся в половине восьмого, когда санитарки дружно загремели ведрами по больнице, возвещая начало нового дня.

В Монаковской ЦРБ врачи, обладавшие по дежурству правом отдыха, но не сна, спали открыто, не таясь от администрации. Да и как тут так не делать, если торчишь на работе по нескольку суток подряд?

Врачи отделения анестезиологии и реанимации спали по очереди с дежурными медсестрами, чтобы не оставлять отделение без присмотра, тем более что не все пациенты были подключены к мониторам. Данилов предпочитал спать во вторую смену, в промежутке с четырех до семи часов, ему казалось, что так лучше — просыпаешься к началу нового дня и начинаешь совершать новые дела.

Сегодняшние подвиги обещали быть не слишком героическими: 5 пациентов в отделении (2 диабетика, уже выведенных из своих коматозных состояний, мужчина, которому вчера доктор Крамсалов удалил полный камней желчный пузырь, женщина с трансмуральным крупноочаговым инфарктом миокарда двухдневной давности, и алкаш, отравившийся паленой водкой, по-научному — суррогатами алкоголя).

Из пятерых самой тяжелой была инфарктница, а самым беспокойным — немного оклемавшийся алкаш, которому сразу захотелось выпить, но ему не давали. Алкаш обиделся и начал качать права, громко, на все отделение. Заодно стал приставать к дежурной медсестре Тамаре, делал ей непристойные предложения и пытался ущипнуть за соблазнительные округлости.

— У нас таких обычно привязывают, доктор, — намекнула медсестра Данилову.

Тот сразу же вспомнил, как сам лежал связанным в психиатрической больнице, и сказал:

— Я с ним сначала поговорю, может, обойдемся без связывания.

— Ой, не думаю… — усомнилась медсестра, но спорить не стала — доктору виднее.

Студент или интерн Данилов начал бы с увещеваний и уговоров, но доктор Данилов благодаря накопленному опыту понимал, что ласковым словом здесь ничего не добьешься или будет обратный эффект — хулиган распояшется пуще прежнего. Поэтому пришлось прибегнуть к древнему испытанному способу, сомнительному с деонтологической точки зрения, но действенному и практически безотказному.

— Чё скажешь, дохтур? — осклабился алкаш, увидев Данилова. — Ты лучше ничего не говори, а спиртиком поделись. Сами небось ведрами хлещете, а больному человеку ста грамм жалеете. Эх, а еще медицина…

— Слушай, Коля, — тихо и проникновенно сказал Данилов, глядя в серо-голубые глаза алкаша, — если ты сейчас же не уймешься, я тебя усыплю. Навсегда… Понял, нет?

— П-почему «н-н-авсегда»? — Выражение лица Коли мгновенно из глумливого сделалось серьезным.

— Чтобы ты не создавал проблем. У меня нет ни времени, ни желания тебя уговаривать. Проще усыпить. Напишу потом, что сердце не выдержало — и все. Так что смотри сам, рыпнешься еще хоть раз — хана тебе. Я предупредил.

— А как же клятва, доктор? — пролепетал Коля.

— Если бы не она, я бы тебя уже усыпил, а так даю шанс. Последний шанс, Коля.

Ободряюще потрепав алкаша по плечу, Данилов ушел в ординаторскую. Коля притих и больше не возникал, только опасливо косился на шприц в руках медсестры, когда та делала ему уколы. Косился, но ни о чем не спрашивал, рук не распускал и называл уже не козой, а сестричкой.

Утренняя пятиминутка в отделении никогда не затягивалась дольше двух-трех минут. Заведующий Олег Денисович сам изъяснялся кратко и всех сотрудников приучил к тому же:

— У меня с десяти часов начинается «конвейер». Две хирургии, одна травма.

«Конвейер» означал идущие подряд друг за другом операции.

Это означало, что Данилов сегодня трудится в реанимации — доводит до ума, то есть до перевода в отделения тех, кто уже лежит, разбирается с новенькими и следит за пробуждением тех, кого привезут из оперблока.

— Большие операции? — спросил Данилов, чтобы представлять, сколько примерно будет отсутствовать заведующий.

— Опухоль желудка, грыжа, перелом голени, повтор.

Олег Денисович ушел на общебольничную конференцию, а Данилов начал утренний обход в отделении.

— Сколько вам еще осталось, Владимир Александрович? — сочувственно спросила старшая медсестра.

Данилов вспомнил, что забыл побриться, а она, как известно, усиливает впечатление изнуренности.

— Как Мальчишу-Кибальчишу — день простоять да ночь продержаться. А там Наталья Геннадьевна выйдет на сутки, спасительница наша.

— Она могла бы и поменьше отдыхать! — фыркнула старшая сестра, по каким-то неизвестным Данилову причинам недолюбливавшая доктора Цапникову.

— Она бы могла и на пенсию уйти, — возразил Данилов. — Так что пусть отдыхает, сколько положено.

Алкаш Коля на вопросы о самочувствии отвечал односложно, а когда Данилов сказал, что сегодня переведет его в отделение, набрался храбрости и спросил:

— Доктор, а мы с вами ночью разговаривали? Или приснилось мне?

— Разговаривали, — подтвердил Данилов и уточнил: — Насчет хорошего поведения.

— Я на Песчаной живу, — непонятно к чему сказал Коля. — Дом одиннадцать, квартира два.

— В истории болезни записано, — ответил Данилов.

— Я к тому, что, может, я пойду уже домой, а?

— Под расписку отпустить могу хоть сейчас, но как врач рекомендую остаться в больнице хотя бы до завтра, чтобы убедиться наверняка…

— Если советуете, то я останусь, — поспешил согласиться Коля.

Угрызений совести Данилов не испытывал. Да, злоупотребил своим служебным положением, пригрозил убить пациента, если тот не угомонится. Но с другой стороны, это не только пациенту на пользу пошло, но и всем остальным. В отделении должна быть спокойная обстановка. Больная с инфарктом поспала ночью, а утром чувствует себя заметно лучше. А если бы Коля буянил? Уместно все, что делается для блага пациентов, даже если иногда приходится пренебречь врачебной этикой и деонтологией. Недаром же студентов учат, что врач обязательно должен быть хорошим психологом и уметь найти подход к любому больному. Вот Данилов и нашел, а то, что ключик малость нестандартный, так и пациент колоритный, настоящий есенинский персонаж — буян и гуляка.