Кошкин стол - Майкл Ондатже Страница 35

В чем-то Пасипия была похожа на брата. Тоже двигалась по-звериному. Была она очень рослой, а с окружающими, как с мужчинами, так и с женщинами, обращалась, пожалуй, даже суровее, чем ее брат. Она руководила небольшим бродячим цирком, и держался он на строгом соблюдении правил. С дочерью своего брата, правда, она показала себя иначе. Подхватила Асунту на руки и ушла подальше от актеров, к кустам терновника. Приглаживая пальцами девочкины волосы, она выслушала рассказ о встрече с отцом в тюрьме, об исчезновении матери, а главное — о невыносимом мясном голоде. С девочкиной матерью Пасипия встречалась лишь несколько раз и просто кивнула, чтобы малышка не сумела разгадать, что именно она думает. А потом, решив, что настал подходящий момент, опустила девочку на землю.

Она отвела Асунту в каждый из шатров. Боковые полотнища были подняты из-за полуденной жары, и девочка видела, как спят среди бела дня акробаты, повернув лица к ветру, который прилетал с самого побережья и врывался в открытые проемы. Хотя она и пропутешествовала больше недели совсем одна, попав на новое место, начала дичиться. Однако тетя ее решила, что девочка по природе не слишком пуглива. Она ведь дочь своего отца, так? Тем не менее в первую неделю девочка не отходила от Пасипии, мешая той готовиться к выступлениям. В следующие дни предстояло дать несколько представлений в деревне Бедегама. Потом цирк двинется дальше. Каждую неделю — новая деревня южной провинции. В противном случае музыканты начнут чудить. Кто-нибудь из них обязательно прельстится местной красоткой и сбежит. Работы у музыкантов было немного, но какой же цирк без фанфар?

Связанная девочкой, Пасипия теперь репетировала перед восходом солнца; если кому-то не спалось, до них доносились уханья батута, Пасипия взмывала в полутемный воздух, приземлялась на спину или на колени, подскакивала еще выше во тьму. Когда вставало солнце, она шла, покрытая потом, к фермерскому колодцу, вытягивала на веревке ведро воды и обливалась раз за разом. Обливания у колодца всегда были ее особым удовольствием. Потом она шла обратно в мокром до нитке костюме — он успевал высохнуть по пути к шатру, где в это время просыпалась девочка. Пасипия, похоже, лишилась всей своей независимости. У нее отродясь не было ни мужа, ни детей, а теперь вот завелась эта девочка — и придется ее растить, пока не вернется брат.

* * *

Истории всегда обгоняют нас и бегут впереди. Едва намеченные. А мы постепенно вливаемся в них и начинаем их подпитывать. Отыскиваем панцирь, который вберет в себя и испытает на прочность наш характер. Таким образом пролагаем свой жизненный путь. И поэтому уже через несколько недель девочка Асунта оказалась в воздухе, ее поддерживала вытянутая рука, а потом подбрасывала навстречу другой руке, которая уже свешивалась с другого дерева, подальше. Она пошла в отца, у нее был крепкий и легкий костяк, а под первыми страхами обнаружился самодостаточный характер. С этим ей еще предстояло разделаться, чтобы научиться доверять. Пасипия помогла. Пасипия тоже была когда-то немыслимо самодостаточна, из тех детей, которые выглядят вроде как изумленными, а при этом хранят в себе гнев, способный внушить страх и родителям, и друзьям родителей. Вот только акробату никак без доверия к тем, с кем он работает.

Стоило найти участок дороги, обсаженный деревьями, и труппа сразу устраивала представление. Крестьяне приходили со своими циновками и садились прямо на асфальт, дело было во второй половине дня, когда жара уже спала, а тени еще не удлинились и не застят актерам глаза. Звучали фанфары, некоторые — из глубины леса, некоторые уж совсем по-волшебному, из верхних ветвей деревьев, где и сидел музыкант. И сверху соскальзывал по канату человек, вроде как охваченный пламенем, за ним тянулся хвост дыма, он пролетал прямо над головами зрителей — к плечам прикреплены горящие факелы, — и дуга завершалась на следующем дереве, где он ловил другой канат и летел дальше, продвигаясь мимо зрителей, густо наводнивших дорогу. От него исходили свистки и звуки арфы, в конце концов он нырял в крону очередного дерева и исчезал навсегда.

А потом выходили остальные, в красочных лохмотьях, и в течение часа прыгали с деревьев в никуда, и на лету их подхватывали те, кто, казалось бы, падал с еще большей высоты. Человек, усыпанный мукой, рушился на центральный батут и восставал из поднятого им облака. Канатоходцы вышагивали от дерева к дереву, несли наполненные до краев ведра, поскальзывались на полпути и повисали на одной руке, опрокидывали ведра на зрителей. Иногда в них была вода, иногда — муравьи. Всякий раз, как они ступали на канат, барабанщик предупреждал об опасности и сложности номера, а труба верещала и хохотала вместе со зрителями. В результате все рушились на землю. Упав на асфальт, сворачивались клубком, а потом вставали. И стояли только они — пока зрители не вскакивали на ноги. Представление окончено, наверху остался только один акробат, и он громко призывает на помощь, держась за канат одной-единственной пяткой.

Поначалу Асунту ловила только Пасипия. Только доверия к ней у девочки не было. Была одна убежденность, что если уж родственница не выхватит ее из пустоты и не спасет, так уж что там, можно и разбиться при ударе о землю. Потом пришло более суровое испытание — Пасипия отодвинулась от Асунты, стоявшей на высокой ветке, и приказала прыгать к другому акробату. Зная, что если стоять и ждать, страх только умножится, девочка преодолела его в один миг. Тот, кто должен был ее поймать, едва успел занять свою позицию.

Так вот девочка и вступила в предназначенный ей панцирь. Она стала членом труппы из семи человек, которая кочевала по провинциям южного побережья, она жила в одном из четырех шатров, под неусыпным присмотром Пасипии, велевшей ей сторониться музыкантов с их похотливым нравом. Однажды посреди выступления, выглянув из ветвей, она увидела в негустой толпе зрителей отца, и слетела к нему на одной руке, и обняла его, и до конца представления от него не отходила. Он пробыл с ними несколько дней. Правда, со скуки он не находил себе места, и Асунта с Пасипией чувствовали себя с ним неловко. Он быстро понял, что более надежного места для дочери не найти. Здесь, в цирке, у нее своя жизнь — а с ним бы своей у нее не было.

Она даже и не подумала о том, чтобы уехать с ним. И с этого раза, когда они встречались, дочь смотрела на отца взглядом взрослого человека и видела, как он все глубже скатывался в бездну преступного мира. Когда он однажды приехал, уж совсем крепко схваченный тисками своей заоблачной зависимости, Асунта вычеркнула его из своей жизни. Лишь смотрела, как он заводит дружбу с акробатом по имени Сунил, тем, что носил маску птицы, смотрела, как отец смеется вместе с юношей, пытается очаровать того своим голосом.

Все три года, что она его не видела, мир их был полон историй о Нимейере — он успел сделаться популярным, можно сказать даже любимым, преступником. Вокруг него собралась банда, в ее числе были убийцы, призраки мира политики, оказывавшиеся то в его пределах, то вне их. Он по-прежнему носил свое иностранное имя — знак презрения к истеблишменту. В руках этого человека такое наследие, полученное от некоего древнего европейского предка, а может, от кого-то еще, выглядело нелепым, и имя, за которое «наследник» так цеплялся, подвергалось насмешкам. У Асунты лишь изредка возникало желание утешиться его присутствием. В ее жизни были иные опасности. Выполняя трюки, она сломала нос, потом запястье — то, на котором по — прежнему носила материнский подарок из бисера и кожи.