Голос пойманной птицы - Джазмин Дарзник Страница 35

– Да.

Тут к нам подошел Насер с двумя бокалами вина. Лейла подняла глаза, узнала его и кивнула в ответ на его приветствие. Потом встала, взяла у него бокал и была такова: ярко-синее платье и черные кудри мелькнули и скрылись в толпе.

– Похоже, ты произвела впечатление на Лейлу Фармаян, – заметил Насер, проводив ее взглядом.

– Да, она пригласила меня в гости.

Он с любопытством уставился на меня.

– Шутишь?

– Почему? Что такого в том, что она позвала меня в гости?

– Да ты хоть знаешь, кто эта женщина?

Я так увлеклась беседой с ней, что не додумалась поинтересоваться.

– Писательница? – предположила я.

– Писательница? – со смехом повторил Насер. – Нет, она не писательница, хотя, помнится, что-то переводила. Кажется, французскую поэзию. Нет, Форуг, она лучше любой писательницы. Лейла Фармаян – наследница Каджаров, одна из самых влиятельных меценатов Тегерана.

* * *

Над каменными стенами за изгородью из жимолости и жасмина раскинулись куполом кроны платанов. В прохладном воздухе разливалось благоухание. В северное предместье столицы я добралась на такси и, ступив на подъездную аллею, порадовалась своей предусмотрительности: пешком я наверняка опоздала бы, а то и вообще заблудилась.

Помедлив у ворот, я толкнула калитку и направилась к дому. Дверь была старинная, резная, крашенная в светло-бирюзовый цвет, с высоко прикрепленным блестящим медным молотком. Я с минуту разглядывала ее. Я впервые приехала в гости к женщине и отчего-то стеснялась. Выпрямила воротник платья, расправила юбку и постучала. Чуть погодя мне открыла служанка.

– Госпожа Фаррохзад? – спросила она, я ответила утвердительно, служанка улыбнулась и распахнула дверь шире, пропуская меня в дом. Она провела меня по вымощенной узорчатой плиткой галерее, уставленной старинными горшками с пышной геранью. На стенах висели великолепные картины. Блестели шелковые ковры. Мы миновали просторную гостиную, вдоль одной стены которой стояли шкафы с книгами в кожаных переплетах. Я взглянула на корешки. Масса томов на французском и, кажется, на русском.

До знакомства с Лейлой мне не доводилось встречаться с членами семьи Каджаров, прежней правящей династии. Мои знания о них ограничивались тем, что я слышала, когда к отцу приходили гости, и в общих чертах сводились к следующему: Реза-шах лишил Каджаров всех титулов и большей части земельных владений, но они все равно немыслимо богаты. И увиденное лишь подтверждало это.

Наконец мы очутились в изысканном внутреннем дворике, уютном и гостеприимном, точно на обрамленной золотом персидской миниатюре. Пол устилали ковры, а в тени жакаранды, усыпанной лиловыми колокольчатыми цветами, стоял круглый серебряный столик с фруктами, вазами с шелковицей и зеленым миндалем.

– Вы нашли меня! – воскликнула Лейла. Она сидела, скрестив ноги, в подушках на деревянной тахте, но, когда я подошла к ней, Лейла встала, взяла меня за руки и улыбнулась с неподдельной теплотой. Она оказалась моложе, чем я думала, когда познакомилась с ней. В тот вечер я решила, что ей около тридцати, сейчас же увидела: двадцать пять самое большее, и она еще красивее, чем мне запомнилось. Было что-то оригинальное, необычное в серебряной заколке, которой она собрала волосы на макушке, в золотых браслетах, унизавших ее запястья. Лейла была босая, в красной юбке с оборками и простой белой блузке, широкой и длинной.

Я села подле нее на тахту.

– Ну, Форуг, наделали вы шуму. – Глаза Лейлы блестели.

– В каком смысле? Как курьез или все-таки нечто большее?

Она помедлила с ответом. Отпила чаю, не сразу отняв губы от кромки стаканчика.

– Наверное, и то и другое, – медленно проговорила она. – Пока что вы курьез, но я считаю, что в ваших стихах есть, как вы выразились, «нечто большее».

– Что именно?

Она подалась ко мне.

– Вы раскрыли в вашем стихотворении то, на что отважились бы немногие: свою душу. Это особый дар.

– Не все разделяют ваше мнение. Некоторые считают это, – я примолкла, вспоминая точную фразу, которую накануне вычитала в рецензии, – выплеском нарциссизма.

– Ох уж эти наши так называемые литературные критики! – рассмеялась Лейла. – С их глупостью сравнится лишь тщеславие, с которым они щеголяют ею! – Помолчав, она придвинулась ко мне и добавила: – Тем более что это неправда. Ваше стихотворение не только о вас. Оно о том, что мы, женщины, чувствуем во время акта любви. Оно о том, в чем мы запрещаем себе признаваться кому бы то ни было, порой даже самим себе.

– Я уже сомневаюсь, стоит ли признаваться кому-то в том, что чувствуешь и что пережила на самом деле.

Она поджала губы.

– Вспомните ваших любимых писателей. Почему их слова дарят нам покой? Почему придают нам смелости? Мне кажется, если произведение трогает за душу, то потому лишь, что его автор отважился быть искренним.

Она говорила, а я вспоминала, с каким восторгом открывала для себя современную поэзию.

– Да, именно этого мне хочется достичь.

– Но вы уже этого достигли, Форуг! Для вашего стихотворения характерно исключительное единство формы и чувства. Это новая иранская поэзия. – Она очистила миндаль от кожуры и протянула мне сливочно-белый орешек.

Я с улыбкой сунула его в рот.

– Вам любопытно, что думают о ваших стихотворениях другие, – продолжала она. – И это понятно. Но разве, начитавшись этих рецензий, вы станете писать лучше?

– Скорее хуже.

– Вот именно! Чтобы умалить заслуги женщины, достаточно назвать ее «распутной»: так поступают и завсегдатаи модных литературных салонов, и базарные торговцы-святоши. Они хотят, чтобы вы пожалели, что вообще начали писать. Вот чего они добиваются. Чтобы вы замолчали.

– Но я не жалею о том, что опубликовала свои стихи.

– Разумеется! Мы никогда не жалеем о том, чего добились, даже если потом отказываемся от достигнутого или притворяемся, будто ничего не было. – Она отпила чаю и продолжила: – Признаться, Форуг, я до смерти устала от самозваных «мастеров», которые подражают поэзии прошлых семи поколений. Я созрела для нового.

– Как вы думаете, – спросила я, – какой должна быть современная поэзия?

– На этот вопрос вам придется ответить тем, что вы пишете. И тем, как вы пишете. – Она примолкла, очистила миндаль, положила в рот. – Вы ведь планируете еще публиковаться?

– В следующем выпуске «Мыслителя» выйдут три новых стихотворения, и еще четыре взял «Ханданиха» ^[33]. – Я сделала паузу. – И одно тегеранское издательство предложило мне выпустить сборник моих стихов.