Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - Михаил Трофименков Страница 35

Но знаете, что не менее иррационально, чем повальные аресты в Москве? Антикоммунистическая пропаганда. В свое время комиссия Овермена не оперировала подтвержденными данными о жестокостях Гражданской войны, а рассказывала сказки, лишь убеждавшие мыслящих людей, что никакого террора в России нет.

Большой террор — подарок Сталина антикоммунистам. Но они как были, так и остались сказочниками. Марджори Дэвис рассказывала, что в Москве ей не давали уснуть стоны и вопли жен и детей арестованных и неумолчные пулеметные очереди. Бесчувственного мужа редко, но удавалось разбудить: «Джозеф, они опять казнят много людей».

Посол ворчал, поворачиваясь на другой бок и снова засыпая: «О, нет — они прокладывают новую линию метро».

Пожалуй, посол был ближе к истине, чем его жена. Если, конечно, они ночевали в Спасо-хаусе, а не на Бутовском полигоне.

Ну и как после этого верить антикоммунистам?

* * *

Третье письмо (14 августа 1939 года) — «Ко всем активным сторонникам демократии и мира» — алармистский призыв к «большему единству антифашистских сил и укреплению фронта против агрессии путем тесного сотрудничества с СССР». Разгромлена Испания, сдалась Чехословакия, расширяется трещина между коммунистами и либералами. Это все результат интриг фашистов, сеющих раздор и между антифашистами, и между СССР и другими миролюбивыми нациями. Фашисты поощряют «фантастическую ложь о том, что СССР и тоталитарные государства по сути подобны друг другу».

Некоторые честные либералы попали в эту ловушку, подписав манифест Комитета за культурную свободу, созданного 14 мая 1939-го тем самым Дьюи и тем самым Хуком. Манифест расплывчато осуждал «все формы диктатур» и утверждал, что СССР, как и Германия, угрожает институтам и демократическому образу жизни США. Авторы письма, подчеркнув, что не представляют никакие организации, напомнили о базовых отличиях СССР от фашистских государств: противодействие войне и агрессии, существование 24-миллионых профсоюзов, эмансипация женщин, культурная свобода.

Писатели и мыслители, чьи книги сожгли нацисты, публикуются в СССР. Лучшая литература от Гомера до Томаса Манна, лучшие философские труды от Аристотеля до Ленина доступны широким массам советского народа, который и сам активно участвует в созидании культуры.

Экономические системы СССР и США разнятся, но их идеалы, цели и достижения сами по себе — основа для сотрудничества.

Soviet Russia Today обнародовала имена 164 из 400 подписавших.

Не удивительно, что среди них Блицстайн, Миллен Бранд, Оррик Джонс, Каспари, Клёрман, Крайтон, Лейда, Лоусон, Риггс, Ром, Хестер Сондергаард, Стэндер, Стрэнд, Хьюз, Хэммет, Шевалье. Удивительно, что контингент друзей СССР значительно расширился.

Среди «пополнения» — писатели (на этот раз их больше, чем людей театра) Клаус Манн, Рут Маккенни, выдающийся литературовед Фрэнсис Маттисен, Уильям Карлос Уильямс, Элла Уинтер, опомнившийся Уолдо Фрэнк, Хемингуэй, Бесси Битти, Альберт Рис Вильямс, драматург Артур Кобер — первый (1925–1932) муж Хеллман.

Одна из руководительниц театра «Гильдия» Анита Блок.

Сценаристы Дональд Огден Стюарт, Таскер, Виола Бразерс Шор.

Актеры Бромберг и Сэм Джаффе.

Продюсеры Кирстайн и Шамлин.

Ряды художников пополнил Рокуэлл Кент.

Подписал письмо и «автор года» Пьетро Ди Донато, посвятивший бестселлер «Христос в бетоне» памяти отца-рабочего, в 1923 году заживо погребенного в бетоне при обрушении строящегося здания. Дмитрик экранизирует его («Даждь нам днесь», 1949). Рядом с подписью этого «маргинала» — подпись Джорджа Кауфмана, баловня Бродвея.

* * *

Письмо трагически запоздало. До подписания советско-германского пакта оставалось девять дней, до начала войны — восемнадцать. Эти события обесценили не суть, но риторику призыва, а коминтерновский мораторий на антифашистскую пропаганду, наложенный во исполнение пакта, дискредитировал компартию как независимую от СССР силу и попросту убил Народный фронт. Романтика Коминтерна играла слишком большую роль в красном выборе интеллигенции: пожертвовать манихейским пафосом борьбы во имя тактических интересов СССР было невыносимо. Пакт лишил СССР его «немыслимости». Одним из самых первых шагов большевиков был отказ от тайной дипломатии и публикация тайных договоров о разделе мира, заключенных царской Россией с партнерами по Антанте. Сталин же повел себя как буржуазный политик-прагматик.

Коминтерн не изменил диалектическому подходу к действительности, но кому нужна диалектика, когда рушится действительность? Все произошло слишком неожиданно. Чуть ли не в ночь на 23 августа Биберман на митинге АЛГ грохнул кулаком по столу, назвав сгущающиеся слухи о пакте фашистской пропагандой. Чуть раньше Браудер на митинге в Виргинии иронизировал: «Советско-германское соглашение так же вероятно, как избрание Эрла Браудера президентом Торговой палаты».

23 августа Браудер куда-то запропастился, а Голд, чтобы переварить случившееся, ушел в незапланированный месячный отпуск. Внятные объяснения пакта так запоздали, что реакция интеллектуалов оказалась исключительно эмоциональной. Ее формула — запись, сделанная Одетсом весной 1940-го:

[Я пребываю] в нерешительности, поскольку, честно говоря, сам не знаю, что чувствую и чему верю.

Трагическая пауза объяснялась не только ступором. Партии, входившие в Коминтерн, вовсе не стояли перед Кремлем по стойке «смирно». Уже наступил октябрь, а Димитров все увещевал того же Браудера, сгоряча назвавшего нападение Гитлера на Польшу «варварским актом империалистической агрессии»:

Дорогой товарищ Браудер! Несмотря на то что вами были предприняты некоторые шаги к исправлению ошибочной позиции партии в отношении европейской войны, тем не менее вы продолжаете ‹…› оставаться в плену тех установок, которые до начала европейской войны были правильны, а сейчас являются ошибочными… Сейчас речь идет не только о фашизме, а о существовании всей капиталистической системы. Вопрос о фашизме играет второстепенную роль, главное и основное — это борьба против капитализма.

Только в феврале 1940-го американский ЦК сформулировал свою позицию:

Отклонять программу милитаризации. Бороться против любых действий президента, Госдепартамента и Конгресса, направленных на продолжение войны путем оказания помощи той или иной империалистической группировке держав.

Коммунисты, естественно, не принялись восхвалять фашизм, но — и это было самое страшное обвинение, брошенное им либералами, — их обуял слишком неожиданный, чтобы быть искренним, «пацифизм». Строго говоря, о пацифизме речи не шло, Коминтерн выступал не против любой войны, а только против империалистической, каковой Вторая мировая и являлась до июня 1941-го, и обвинял ФДР во втягивании США в империалистическую войну в интересах монополистического капитала. Из оплота ФДР партия превратилась в яростного оппонента «узурпатора», похоронившего Билль о правах, предавшего лучшие американские традиции.