Солнцедар - Олег Дриманович Страница 34

— Короче, ясно. Только и можете пыжиться, — усмехнулся Никита Яну в лицо. Вышло нормально, вполне себе презрительно.

— Миша, дай ему верёвку, пусть лезет. Я живодёрить не буду.

— А кто будет-то? Я — тоже нет, — сплюнул Миша.

— Алик, поможешь? — без всякой надежды Растёбин глянул на полулежащее в гамаке из веток тело мичмана. Алик, пружинно оттолкнувшись, поднялся вдруг, полез на наблюдательную вышку граба. Долго обозревал диспозицию. Неожиданно выдал:

— Попытка не пытка! Короче, так: спускаешься, вяжешь, потом обратно. Вдвоем вытянем. Там вон, левее — не заваленный кусок, по нему можно. А дуба даст, Никитос, — сделаешь нам всем бараньи рёбрышки, идёт?

Никита вдруг растерялся. Не из-за рёбрышек даже и перспективы стать их мангальщиком — из-за того, что Алик согласился помочь: теперь придётся действовать. Если бы промедлил — вся его растерянность вывалилась бы, как кишки у этого барана.

— Идёт. Миша, давай веревку.

Никита принялся расхаживать у обрыва, изображая кипучую нетерпеливость. Позгалёв, пыхтя сигаретой, улыбчиво щурился на его передвижения. Водитель пошёл к машине, вернулся с веревкой. Нехотя протянул Растёбину пропахший бензином витой аркан. Один конец Никита кинул Алику, ступил к краю обрыва, что ближе к воде — тут прилёг молодой тополь, — попробовал ветку ногой.

— Остынь, Никитос. Вижу — герой, только дай животине спокойно помереть, — бычок Позгалёва, пролетев в метре от него, скрывшись в кружевах листвы.

Никита презрительно скосился. Укрепил вторую ногу на ветке, начал спускаться… не представляя, как будет вязать и потом тащить барана, чувствуя, что загнал себя в угол, взялся за неисполнимое.

Проблемы пошли, когда ветвистая лесенка кончилась. Пришлось съезжать по шершавому, как наждак, стволу — ободрал ляжку. Баран вновь заблеял, и в голове мелькнуло малодушное: если вдруг не хватит веревки, это меня оправдает: сделал, что смог, но…

Но веревка, зараза, не кончалась.

Вода шумела всё громче, кропя ноги. У самых кореньев застыл, обнявши ствол; немного передохнул. Развернулся, посмотрел на кудлатого. Тот тоже катнул на Никиту свой тускло-фиолетовый, помертвелый глаз, пряднул ухом. Сколько там в нём килограммов — двадцать, больше? Не самый крупный баран, одна радость.

До бедолаги оставалось метров пять, если по камушкам, но по камушкам — чревато. И чуть больше, если перебраться на сосновый ствол, упиравшийся аккурат в валун, на котором лежал распоротый ком шерсти. Так и сделал: перевалил еще через шеренгу кругляка, ободрав вторую ногу. Наконец, приблизился к барану. Кудрявый лежал, замерев, будто провинившаяся псина, какой-нибудь перекормленный пудель, положив покорно морду к ногам хозяина. Кишки так и веялись, полоскались в воде. Как же его, чёрт, вязать?

Дёрнул веревку. Алик отозвался:

— Держу! Вяжи!

— Как его вязать-то?!

— За все четыре! За все копыта вяжи! Восьмеркой!

Никита коснулся пружин шерсти. Баран вёл себя смирно — поворочал глазом, дремотно моргнул, словно почуяв: опасности нет, — наверное, стричь пришли. Опять сонно стянул слезящуюся сливу зрачка морщинистой роговицей, испустил взбухшими ноздрями все, какие там оставались, бараньи тревоги. Придерживая за шею, Никита аккуратно перевалил его, кряхтящего, с брюха на бок, открыв себе доступ к копытам; кишки, выуженные из воды, легли в шерсти серым подрагивающим комом. Запихнуть их, что ли, обратно?

Потрогал… Холодец. Надавил слегка — баран дёрнул головой.

— Тих, тих…

Надавил чуть сильней. Животное вдохнуло, словно помогая себя упаковать; синюшные потроха, хлюпнув, втянулись наполовину в брюшину. Растёбин схватил его за ногу, обвязал было, и тут баран ожил — судорожно взбрыкнув, истошно заблеял!

Уже не церемонясь, Никита придавил его коленками, сграбастал копыта в букет и принялся набрасывать, метать как попало восьмёрку. Закрепил композицию тугим узлом посерёдке, и аккуратным волоком тушу — на сосновый ствол. Оказался тяжелей двадцати кило, да за минусом того, что из него вытекло. Самая смерть было — кантовать его по стволам к песчаному оползню; в награду Никита почувствовал себя действительно героем, когда всё же удалось совершить этот выматывающий бурлацкий рывок.

— Мы ещё поживем, баран, да? Всё, лежи тихо, сейчас вытащим тебя.

Кудрявый тяжело раздувал ноздри, смотрел узким заветренным глазом. Никита взобрался наверх тем же путём. Позгалёв с Мишей развлекались, кидая сапёрную лопатку в сосну.

— Уже проголодались, скоро там?

Не ответив, Растёбин пошёл в обход бурелома к Алику.

Тот сидел на краю обрыва, по-рыбачьи подёргивая уходящую вниз веревку.

— Ну, что он? — спросил Никита.

— Глухо чё-то. Мотнул раз башкой, и всё.

Взялись за промасленный конец, начали поднимать равномерным, осторожным тягом. Шерсть чертила на пологом склоне бороздистый след. Пот кисло ел Никитины зудящие глаза. Голова барана вертляво и как-то капризно болталась. Животное по-стариковски всхрипывало, одышливо затихая. А потом раздалось режущее перепонки блеяние, заглушающее и Мацестинку, и птичий базар. У Никиты похолодела спина. На секунду остановились, переглянулись. Взялись опять — медленно, по сантиметру. Наконец, последний тяг — и туша взошла кудлатым замурзанным солнцем, недвижно застыла на краю обрыва. Баран не шевелился. Растёбин подёргал чёрное с проседью ухо:

— Эй…

Навек уснувшая морда дразняще показывала прикушенный синюшный язык.

— Ну вот… карачун ему пришел, — раздосадованно произнес Алик, коснулся пепельных колтунов — настоящий ли был вообще баран? — Отбросил веревку.

— И рёбрышек его чего-то перехотелось.

Подошел Ян, присел рядом, процедил хмуро:

— Зе-лё-ный.

Никита рефлекторно скосился: двигал бы ты со своими поддёвами, даже не собираюсь угрызаться — сделал, что смог.

— Года полтора-два, совсем молодой. Отмучался. Мы там ему могилку… — добавил Позгалёв.

Без всяких скидок Никита почувствовал себя настоящим дураком-бараном.

«Журавушка»

Обратно катили похоронно-молча. Над шерстистым горбом мыса Видного паслась клочковатая отара облаков, и Никите хотелось быстрей влететь в трубу тоннеля, забыть, не помнить барана. Всё было у него, чтоб помереть спокойно, даже красиво: гранитный постамент, холодная анестезия Мацестинки… Нет же, полез! Не жалею, что полез, мало за что себя так уважаю — что полез!

Вынырнули на свет, и Ян крутанул руль вправо, на эстакаду.

— Влево, тащ капитан! Влево надо было! — заверещал Миша.

— Растравили… шашлыка хочу! Ну что, до Адлера?! — крикнул на галёрку, — там, в аэропорту, есть. Заодно посмотрим, как птички взлетают, а?

— Поехали, — барственно-вяло отозвался Алик.