Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х - Борис Минаев Страница 34

Но и пропустить визит к Джозефу тоже было никак невозможно.

Джозеф был ее календарем жизни, по нему она отсчитывала важные события, годовые циклы, подъемы и спады, свои настроения и порывы – словом, все.

Необходимость Джозефа она чувствовала как-то заранее – по накапливающемуся раздражению от мелочей, от тесной духоты метро, от безнадежности мыслей – значит, было пора.

Джозеф означал приближение Нового года и даже Пасхи – она с подругами каждый год выбиралась на ночное богослужение в Коломенском, означал наступление лета и зимы, он вытаскивал ее из депрессии и давал силы жить – действительно как бог.

…Особенно важным для нее был момент с Левашовым, когда Джозеф, сам того не зная, просто спас ее жизнь от окончательного падения в бездну.

Левашов был ее начальник отдела, которому она сдавала работу, который разрешал ей брать отгулы и порой прикрывал глаза на ее отлучки во время рабочего дня.

Это был женатый человек сорока лет, с маленьким брюшком, спокойный и задумчивый, с двумя детьми, неглупый и в общем почти вполне свой, – но у него был только один недостаток: он любил класть на нее руки.

Впервые это случилось на картошке. Они поехали на двух автобусах в Нарофоминский район, где под дождем собирали картошку в грязные жестяные ведра и потом ссыпали в мешки. Дождь для октября был обычным явлением, но он был не сильный, не густой, почти добрый и после обеда вдруг кончился, блеснуло солнце, стало очень хорошо, они своим отделом раскинули скатерть, вывалили туда вареные яйца, помидоры, баклажанную икру в банках, нарезанную вареную колбасу, выпили водки, и бабы стали хохотать, а потом запели, и в этот момент Левашов вдруг как бы ненароком положил руку ей на плечо.

Богачевская оцепенела.

Грубо отдергивать плечо было как-то не очень тактично, и поэтому она выждала для порядка секунд двадцать и встала как бы оправиться, застегнуть куртку, выразительно на него посмотрела и отсела в другое место.

Левашов густо покраснел и криво ухмыльнулся.

Как ей показалось, никто этого вообще не заметил.

Он не извинился, не подошел к ней, ничего не сказал.

Но после этого случая он стал смотреть на нее более пристально и, подписывая заявление на отгул или хладнокровно кивая в ответ на просьбу отпустить с работы на полчаса раньше – вдруг мельком, на секунду, возвращал на лицо ту самую кривую ухмылку…

Однажды, когда она показывала работу, он подошел к ее столу, наклонился и вновь положил руку на ее плечо – как бы случайно, по-дружески. Опять при всех.

Она не выдержала, хлопнула дверью и побежала в туалет. Все тетки смотрели на нее осуждающе.

Во время обеденного перерыва он сел в столовой вместе с ней.

Дождался, пока случайные соседи доедят и уйдут, и веско сказал:

– Оль, ты больше так не делай. Проблемы создаешь.

– Я создаю?

– Ну а кто? – он опять ухмыльнулся, и она вдруг вспомнила, как он был тогда одет, на картошке – в коричневой куртке с капюшоном, на молнии, и в дурацкой лыжной красной шапочке.

Она не могла заснуть и думала почти до пяти.

Ну а что у нее, в сущности, в жизни было?

Ну вот этот институт, в бывшей тюрьме или меблированных комнатах, с огромными бесконечными коридорами – двери, двери, люди, бесконечные незнакомые люди, соцсоревнование, обязательства к 7 ноября, стенгазета к 8 марта, собрания, столовая, зарплата – ее первая работа, ее основа жизни, заполняющая чуть ли не все время. Работа не плохая, не хорошая, она обычная, даже лучше других (в некоторых почтовых ящиках люди приходят к 7.30, за минутное опоздание – штраф) – менять ее на что-то такое же как минимум глупо. По крайней мере сейчас.

Вечернее отделение – там она учится, сдает экзамены, слушает лекции, читает книги в библиотеке, ест мороженое или бутерброды, единственное, что ее там напрягает, – это обилие таких же, как она, особ женского пола, одетых и выглядящих примерно одинаково: усталых и полных одиночества существ, которых никто не ждет у дверей после окончания занятий (чтобы не погрешить против истины, кое-кого иногда все-таки ждали, например, я пару раз ждал как раз Богачевскую), но ничего в этом страшного нет – оказаться среди подобных себе.

Иногда ее приглашала подруга Петрова к себе на вечеринки, на «сейшены», как она их называла, там основу контингента составляли мужчины в солидном возрасте – «известные журналисты», в основном спортивные или фотокорреспонденты, это были очень сильно пьющие, довольно пожилые люди, и хотя все они проявляли к ней живой интерес, чувствовала она себя среди них неуютно.

Таким образом, если спокойно и честно подвергнуть инвентаризации все то, что она имела на данный момент, – Левашов как раз был довольно интересным сюжетом. Его тупая, почти животная уверенность в том, что она должна быть благодарна и даже рада его «знакам внимания», честно говоря, сильно отличала его от всех окружающих. Он ухаживал за ней именно лениво, равнодушно – и по идее именно это должно было заставить ее взволноваться, взбеситься, может быть даже влюбиться.

Но она не могла.

Богачевскую вновь охватила смертельная тоска, и тогда она решила срочно записаться к Джозефу.

Она дозванивалась до него ровно час и умоляющим голосом попросилась на следующую неделю, на среду. Страшно недовольный, он нашел время в середине рабочего дня.

В этот день на десять утра было назначено открытое партсобрание в огромном актовом зале. Для всего института. Явка была обязательна.

Женщины удивленно вспоминали, что последний раз такое случалось, когда умер Брежнев, но сейчас вроде бы никто не умер. Тогда что?..

Собрание – это было надолго, она страшно нервничала и боялась опоздать к Джозефу. У дверей стояла кадровичка, уйти было вообще нельзя.

Говорили притом почему-то о дисциплине.

О дисциплине говорили часто, начиная с пионерского детства, Оля Богачевская к этому привыкла и никак не могла взять в толк, в чем повод – собирать добрую тысячу людей в огромном актовом зале, чтобы поговорить о дисциплине.

Наконец что-то до нее начало доходить. «Самовольные прогулы», «неоправданные отлучки во время рабочего дня», «партия делает все возможное», «идя навстречу пожеланиям трудящихся, изменен график работы магазинов и предприятий бытового обслуживания», «халатность и тунеядство»…

– Друзья! – проникновенно сказал парторг на исходе второго часа заседания. – Ну мы все с вами понимаем: тунеядцы, все эти неработающие трутни, паразиты на теле нашего общества – это огромная социальная проблема, но партия с этим как-нибудь справится. У нас в коллективе, слава богу, таких нет, мы все трудящиеся люди (в зале взволнованно зашумели). Но у нас другая проблема – некоторые привыкли решать свои личные ситуации в рабочее время! Вот, понимаешь, выбросили кофточки в магазине, давай наперегонки бежать! А там хоть трава не расти. (В зале снова загудели, но уже недовольно, жидко.) Поликлиника, ремонт обуви, парикмахерская (Богачевская крупно вздрогнула) – это не повод для прогула. Есть обеденный перерыв!