Дом толерантности (сборник) - Анатолий Грешневиков Страница 34

Отец меньше всего переживал за горячность детей. Он переживал за жену, у которой и так хватало волнений из-за него, а теперь их в большом объеме добавила Маша. Каждое ее слово настораживало и тревожило. То дочь проявила безрассудство и уехала зачем-то кататься на машине с Анзором, то забыла про осторожность и пустила в дом чужого человека. Хотя, почему бы и не пригласить старика на чай? Ничего плохого в этом поступке нет. Маша лишь проявила свой характер, пусть вздорный, решительный, но поступила же правильно, гостеприимно, по-доброму. Он сам точь-в-точь такой же – коммуникабельный. Просто Оля не поняла дочь, вернее, испугалась за нее, как бы та не попала под дурное влияние кавказцев.

Для того чтобы жена успокоилась, привела нервы в порядок, он отправил ее, а заодно и Максима, спать. Сам взялся помогать Лизе мыть посуду. Они уже не вспоминали про пассионариев и толерантность, а намечали планы на зиму. Николай Степанович решил отправить Лизу на новогодние каникулы за границу на море. Договорился с туристической компанией, чтобы подыскали недорогую путевку в Египет. Там Красное море, о котором в семье часто говорили. Конечно, хотелось бы поехать всем вместе, с женой, с детьми, а заодно и с Алексеем и его Зоей, но денег у него набралось только на одного человека. Ей путевка на море нужнее всех. Пусть забудет о дурном чувстве одиночества. Этот план созрел у него недавно. А помогла в его реализации продажа коллекции минералов. Часть денег от нее ушла на оплату газетной публикации, часть пущена на путевку.

Как только он проговорился Лизе о своих планах послать ее на море, она расплакалась, кинулась его целовать. Полчаса отец потом слушал про пирамиды в Египте, про гробницу Тутанхамона, а также отвечал на вопрос дочери, какой папирус ему привести в подарок, и какой символ или рисунок на нем должен быть изображен.

Спать Николай Степанович уходил в спокойном расположении духа. Потушил свет. Сунулся лицом в подушку жены, обнял ее. Жалость к ней, к детям, страх за них, переживания, – все смешалось в непривычную для его души сумятицу. Оля не устранялась от его объятий, наоборот, прижавшись головой к его груди, прошептала: «Спокойной ночи!».

Ему снилась долина фараонов. Он царь… Идет по площади, вокруг много людей, но они не признают его, отворачиваются, не желают его знать, потому что он для них чужой, не свой.

Утром сон развеялся. Зато в душе, как заноза, торчала и давала о себе знать вчерашняя ссора за ужином. Маша пила чай, как будто вчера ничего не произошло. Жевала бутерброд, поглядывала на часы. Мать старалась быть ласковой, заботливой. Глядя на такую идиллию, Николай Степанович понял, что не нужно искать слова для примирения. Оно и так состоялось, без лишних намеков и требований. Чтобы окончательно убедиться в этом, он стал ждать, поцелует Маша на выходе из дома мать или устранится и тем самым выкажет затаившуюся обиду. Подумал о Максиме. А в состоянии ли тот расположить к себе хоть каким-то добрым словом труженицу-маму?! Подумал, и тотчас дал себе отрицательный ответ. Увы, Максим все меньше думает сам, все больше доверяет компьютеру. Порой так и говорит: зачем размышлять, искать ответы, если в Интернете все сказано, и на все подробный изложен ответ.

Маша убежала, как всегда, первой. Подошла к маме, поцеловала ее, попросила прощения за вечернюю выходку. Отец мысленно побранил себя за сомнения, похвалил за правильное воспитание дочери. Однако ликовал он зря.

На улице Машу поджидал, зевая, Анзор. Сидя на скамейке, он опирался обеими руками о ее края и всем своим нетерпеливым видом выражал, что у него есть очень важная новость.

– Сейчас ты намерен сказать, что думаешь обо мне? – грустно усмехнувшись, спросила она его.

– Ничего я не думаю, – глупо засмеялся Анзор. – Жду тебя и все.

– А кто спасибо скажет за деда, которого ты не встретил, а я напоила чаем? Целый день потратила на него.

– Ну, спасибо, – поблагодарил он глухим голосом. – Дед, вообще-то, от тебя без ума. Хвалил.

– Еще бы. Он не ты. Он умеет ценить человеческие отношения. Умеет слушать людей. Он бы парк не рубил.

– Опять ты про парк, – обидчиво пробурчал Анзор, поднимаясь со скамейки. – Мне нужен магазин.

– Тебе нужен, людям нет, – решительно заявила Маша, отталкивая ухажёра, пытавшегося взять ее за руку. – Эгоист. Нахал.

– Я хороший, – заулыбался Анзор. – Я привез тебе подарок.

– Сколько раз тебе говорить, что я подарки беру только от друзей, а мы таковыми никогда не будем!

– Этот подарок ты ждешь, ты его возьмешь, – сказал он глубокомысленно, пытаясь снова взять Машу за руку. – Это же рябина.

– Где ты ее взял? Надеюсь, не стащил, не выкопал в чужом огороде?

– Опять обижаешь меня зря. В питомнике купил. Специально вчера ездил искать эту рябину.

Маша отодвинула прицепившуюся к рукаву пальто руку Анзора. Возле скамейки возвышался саженец, завернутый в газетную бумагу. Сверху виднелись тонкие, хилые ветки.

– Нездоровый какой-то саженец, – заметила она, приподняв легкий сверток над землей.

– Тебе не угодишь.

– Мне не надо угождать, меня надо понимать.

– Так тебе нужна рябина?

– Нет.

Возражение Маши прозвучало так зло и оскорбительно, что Анзор схватил саженец и с ненавистью разломил его пополам. Затем бросил под скамейку и пошел домой, в распахнутую вахтером дверь. Маша успела лишь ахнуть. Но было поздно. Рябинка погибла. Добираться до учебы теперь придется не машиной, а автобусом.

Рабочий день в театральном училище протекал в спокойном размеренном режиме, и Маше не пришлось даже думать о выходке Анзора. На занятиях рядом с ней постоянно был Денис. Он видел, как за его дамой сердца ухлестывает кавказец, но воспринимал эти ухаживания достойно, без ревности. Правда, один раз ему с ним пришлось подраться… И, как всегда, побитым, побежденным оказался Денис. Но отказываться от Маши он не собирался, потому продолжал приятно ухаживать, оказывать знаки внимания, сопровождать ее туда, куда она разрешала. Вот и сегодня сидел рядом с ней, прижавшись плечом к плечу в тесной аудитории, чувствовал теплоту ее тела. Предложил после учебы сходить в картинную галерею. В город привезли выставку французской живописи. А он боготворил импрессионистов, из которых особо ценил Клода Моне – за художественную индивидуальность, за безмерную голубизну неба и воды в его пейзажах.

Маша высказалась одобрительно о знакомстве с импрессионистами, однако заметила, что природа в картинах Шишкина более романтична и естественна.

Они поспорили о том, чья манера изображать лес, воду, луг, воздух более однообразна – у импрессионистов или у реалистов. Сошлись на том, что после занятий пойдут в картинную галерею. И если Денис, закончив дискуссию, больше не иронизировал и не сыпал аргументами, то Маша продолжала бурную агитацию. В тоне ее речи звучала смесь дерзости и простодушия.

На выходе из училища дорогу им преградил Анзор. Его потное лицо, оживленное быстрой ездой на машине, горело твердой решимостью. Его оправдательная речь, почему он отказался везти Машу утром в училище, звучала оскорбительно. Он оставался уверенным в своей правоте. Такая наглость рассердила Машу, и она резко прервала его речь, произносимую прокурорским тоном. Под руку с Денисом они направились вдоль улицы.