Семь признаков счастья (сборник) - Олег Рой Страница 34

– Писатель… Да какой во всем этом смысл?.. – пронзил полумрак хрипловатый голос, и рука с крепко сжатыми листами потянулась было к потрескивающей прогорающими углями печи. Оттуда потянуло теплом на озябшие руки, а несколько страниц, поднесенных слишком близко к огню, моментально обуглились по краям.

Но что-то вдруг остановило мужчину от решающего шага.

– Какой смысл?! – снова воскликнул он, словно споря с невидимым собеседником, удерживающим его, и сминая многострадальные страницы. Еще несколько слезинок нашли свой приют на промерзшем полу.

– Когда-то давно я начал работать над этим романом. Я так им гордился, но он не успел выйти в печать. Тогда на улице был слышен звонкий смех детворы, в воздухе пахло свежестью, а люди уверенно смотрели в будущее и радовались каждому дню. Но ты разрушила все! Слепая, дикая, беспощадная война! Только сейчас я понял, как, в сущности, мы похожи: писатель и война. Оба возомнили себя властителями судеб и хозяевами жизни. Ведь я точно так же, как и ты, заставлял своих героев совершать ужасные, жестокие, непоправимые вещи. На страницах своих рукописей я чужими руками безжалостно убивал и грабил. Я лишал героев лучшей доли, отбирая у них все самое ценное… Но ведь я знал, для чего делаю все это! Для романа, для сюжета, ради интересной истории! Я распоряжался только тем, что сам и создал. Я не только убивал их, но и дарил им пускай короткую и вымышленную, но все же интересную жизнь. Они любили, верили, прощали! А ты, война?! Какую цель преследуешь ты и какое имеешь право так коварно и хладнокровно вмешиваться в жизни людей, не тобою созданных и не имеющих к тебе никакого отношения? Зачем тебе нужны эти горы трупов? Эти разрушенные дома и сломанные судьбы?.. Ленинград. Мой родной город. Он, как и я сам, беспомощно лежит в руинах, а взрывы гремят не только на улицах, но и в душах ни в чем не повинных людей, разбивая, сжигая и уничтожая в них все доброе и светлое.

Господи, почему же ты позволил это? Ведь это ты являешься великим и полноправным автором всех наших судеб! – Он снова обращался к Богу, которого когда-то проклинал и высмеивал. Он не переставал говорить с ним. – Зачем же ты потворствуешь этому кошмару? Зачем позволяешь так беспощадно кромсать жизни своих героев? Неужели у тебя закончились чернила? Впрочем, кто, как не я, обязан понять тебя – сам ведь никого никогда не жалел. Сочинял, давая полную свободу фантазии, выдумывал сюжетные повороты, способные кому угодно пощекотать нервы, играл героями, точно марионетками. Мне казалось, что это так интересно – управлять судьбами! Я даже не заметил, как возомнил себя таким же всесильным, как ты, пока однажды…

Писатель вдруг замолчал и, бросив небрежный взгляд в дальний угол комнаты, где висела яркая картина, нарисованная детской рукой: маленькая танцовщица в балетной пачке раскинула руки в затейливом движении, а над ней светит яркое, улыбчивое солнце. Это был единственный предмет в комнате, не сломанный и не покрытый пылью: лишь его каждый день касалась рука хозяина – как напоминания о лучшем, горькой памяти о навсегда утраченном. Николай Иванович едва заметно усмехнулся.

– …не знаю, Творец, встречались ли на твоем пути люди, способные перехитрить тебя и выстоять вопреки твоим испытаниям и умыслам, – продолжил он свой монолог, – а вот мне такой персонаж встретился. И кто бы мог подумать, что это будет девочка. Маленькая и хрупкая балерина. Едва оперившаяся пигалица, которая затем превратилась в женщину. Подобно искусному ювелиру, я огранял этот самородок – тщательно выписывал ее днями и ночами напролет. Как мне нравилось всякий раз надевать на нее белую пачку, ставить на пуанты и выводить на сцену. Она получилась просто прекрасной! У меня и сейчас не хватило бы слов, чтобы выразить ее красоту такой, какой она предстала в моем воображении. Наверное, я даже полюбил ее, но страсть к творчеству и торжество владения созданным мною миром пересилило все остальное. Прелестную балерину ждала печальная участь, я сделал все, чтобы нещадно искромсать ее судьбу, которая могла бы быть такой лучезарной. Она была вынуждена проходить через ужасные испытания. Вся ее жизнь, такая завидная на сцене, за кулисами оборачивалась драмой. Я подкладывал ее в постели к богатым мужчинам, которые лишь пользовались ею, подставлял ее шею под нож завистливой соперницы, отбирал у нее ребенка, душил руками родной сестры… Все это должно было уничтожить ее, растоптать, довести до желания скорее покончить со всеми страданиями, но вместо этого любые неудачи только еще сильнее разжигали в ней страсть к жизни и заставляли выходить на сцену вновь и вновь, отдаваясь любимому делу с неистовым рвением…

Николай Иванович вновь замолчал и протянул руку к железной кружке, чтобы смочить пересохшее горло, но вдруг что-то снова заставило его бросить взгляд в дальний угол. Там, под грудами старого тряпья и бесполезного хлама, покрывшегося толстым слоем пыли, стояло большое старинное фортепиано. Изрубив тяжелым ржавым топором на дрова всю имеющуюся в комнате мебель, мужчина так и не смог уничтожить этот потрясающий инструмент. Строгое изящество, которым и сейчас дышали контуры фортепиано, несмотря на тлен и безысходность, пыль и грязь, войну и утраты, словно бы окружило его защитным коконом, а тихое мужество, с которым этот инструмент чинно стоял в стороне, переживая худшие времена, замолкший на годы, но не навсегда (о, еще кто-нибудь сыграет на нем, еще не все потеряно!), внушало уважение.

Вдруг он услышал, как чья-та невидимая рука взяла на клавишах несколько коротких и печальных нот. Может быть, это просто галлюцинации? Было бы неудивительно, учитывая постоянный голод, бессонницу, недостаток тепла и света. Но нет, фортепиано действительно рождало звуки. Поначалу глуховатые и расстроенные, с каждой секундой они становились все громче, превращаясь в певучую стройную мелодию, а в осколках разбитого зеркала, точно узор мозаики, сложился хрупкий силуэт девушки в белоснежной пачке. Подобно фигурке из музыкальной шкатулки, она грациозно закружилась, исполнив несколько воздушных па. Писатель замер и отшатнулся к стене, уставившись сумасшедшим взглядом на незваную гостью, а комната тем временем стала наполняться ее мягким, мелодичным голосом.

– Напрасно ты коришь себя за мою поломанную судьбу, – промолвила балерина, – ведь ты подарил мне самое прекрасное, что только может быть на свете, – жизнь. На страницах твоей рукописи я была счастлива, потому что именно благодаря тебе смогла прочувствовать себя живой и свободной. Я никогда не ложилась в постель с мужчинами без любви – все герои, с которыми ты меня знакомил, были мне дороги. Каждого из них я любила по-своему, и каждый стал неотъемлемой частичкой меня. Благодаря тебе я осознала, что талантлива и действительно хорошо танцую. Это произошло в тот момент, когда моя соперница от ярости чуть не вонзила в меня нож. Ты помог мне понять, что желание выйти на сцену несокрушимо перед самыми страшными обстоятельствами, даже такой необратимостью, как смерть новорожденного ребенка. И именно ты бросил мне спасательный круг, когда сестра хотела меня задушить, опаленная злобой и ревностью. Но больше всего я благодарна тебе за него – единственного мужчину, которого я называла «ваше величество». За мой театр, подаривший мне столько счастья… Я прожила каждое подобранное тобой слово, а каждая искусно выписанная тобой фраза превратилась в черточку на ладони моей судьбы. Неужели ты и вправду решил погубить меня? Прошу, не делай этого, не сжигай свою рукопись!