Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер Страница 34

— Ты знала это с самого начала. Мама, как ты могла так предать меня? Кому же теперь верить?

— Ты знала это еще до того, как узнала я. Причем задолго.

— Неправда!

— Да нет же, Амрай. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты просто толкнула этого человека в объятия другой женщины. Душой ты никогда не доверяла Амбросу. Как и я Дитриху.

— Но отец не обманывал тебя так гнусно.

— Не в этом дело. Суть в том, любила ли я его. Никогда я его не любила. Тут мы с тобой одинаковые. Мы — Латуры. Я, в сущности, не подпускала его к себе так долго, что он потерял веру в себя. А в конце концов даже веру в свою способность любить. Это сломило его. Выбило почву из-под ног. Да, он стал шаток во всех отношениях… Я не слишком ценю логику фрейдизма, поскольку всякое объяснение есть оправдание. Эту необъяснимую жизнь нельзя оправдать. Но нарушение координации у Дитриха было выражением души, у которой сломали хребет. И это страшное недоверие в нас, без вины виноватых, подкосило и Дитриха. Наши мужья были наивны, безрассудны, и они несомненно жили. Жили так, как никогда не смогли бы Латуры, — жили собой.

— Я убью его. Мама, я убью его. Это самый лживый, самый коварный человек из всех, кого я знаю.

— Пока ты шлешь ему вдогонку свою ненависть, он будет иметь власть над тобой. И вам не отстать друг от друга. Помнишь ту ночь, когда он стоял внизу?

— …

— Он прождал бы всю ночь. Не ушел бы. Он замерз бы из-за тебя. Мне не забыть его слов. Садясь в наш старый «бенц», он сказал, Для меня решается вопрос жизни. И потому, что сила его любви была так безмерна, так исключительна, так безусловна, тебя охватил страх. Не перед ним. Ты за себя испугалась. Чем бы ты могла перечить этому чуду, когда тебя вдруг обнимает совсем незнакомый мужчина, целует тебя, и его мгновенно осеняет, что ты его суженая?

— Значит, это я виновата?

— Ты не совсем поняла меня.

— …

— В любви не бывает виноватых, Аннамария. Есть любящие и нелюбящие. Так будет всегда. Если, скажем, встретятся два человека, каждый из которых любит другого, а не мечту о нем… Им не потребовалось бы ничего говорить, ничего давать друг другу. Это вроде загадочного неписаного закона. Любящий всегда встречает нелюбящего. Один будет любить больше, другой — меньше.

— …

— Нет. Уж если мы обе должны упрекнуть себя в чем-то, то сожалеть надо о том, что мы думали…

наши мужья смогут излечить нас. Сделать нас любящими. Способными доверяться без остатка… Вот! Возьми мой платок.

— Почему в моей жизни все наперекосяк? Все мимо цели.

— Потому, что за свои несбывшиеся мечты ты заставляешь отвечать других. Кем только ты не стремилась стать! Ветеринаром, артисткой, исследовательницей морских недр. И всякая мечта могла бы исполниться, все равно какая. Но оборотная сторона мечтаний — сомнения. То, что они составляют единое целое, что день немыслим без ночи, ты никогда не могла уяснить. Сомнения в тебе всегда брали верх. Ты стала верить другим голосам. Так упускают время, Амрай. Уж я знаю, о чем говорю.

— Тебе надо было заставить меня!

— В этом я тоже упрекала отца. Он приходил в ярость. Знаешь, что он ответил? Дрянцо ты этакое. Ты хочешь, чтобы я отнял у тебя свободу и был проклят навеки? До меня долго не доходил смысл его слов. Когда Дитрих начал разваливать нашу фирму, поднял единственно возможный мятеж против меня, я стала постепенно понимать, о чем говорил отец. И знаю, что он гордился бы мной. Потому что я оставила Дитриха.

— Неужели на этот свет рождаются только для того, чтобы быть несчастными?

— Да.

— Ты так просто говоришь это.

— Есть лишь настоящий момент. Мгновение — высшая форма вечности. Прошлое и будущее — кружные пути. Они уходят от тебя.

— Мама, есть в моей жизни вообще какой-то смысл?

— Никакого.

— …

— Вот это и невыносимо. Невозможность найти в нашей жизни хоть какой-то смысл. Но это же самое поразительное, самое драгоценное и великое из всего, что дано нам. Бессмысленность — предельное выражение свободы. В этот миг есть только ты. Тебе не надо перед кем бы то ни было отчитываться. Ни перед Богом, ни перед человеком. Но от себя, от себя ты никуда не денешься.

— …

— Эту свободу, мерзавочка, даже мне у тебя не отнять.

— …

— Детка, мы простудимся.

— Вот уже много лет, как ты вновь стала называть меня Аннамария.

— Разве?

— Мама. Как мне теперь жить?

— Как жить?.. С самой собой. Мы любим один-единственный раз. И если мы к тому способны, это не бывает ни слишком рано, ни слишком поздно. Все прочее образуется… Утешать тебя не буду. И боль у тебя не отниму. Я здесь.