Десять посещений моей возлюбленной - Василий Аксенов Страница 34

– Широкоэкранное?

– Да, – говорю.

– А, – говорит. – Значит, у нас тут не покажут.

– Оно еще дня три будет идти, не меньше.

– Может, приедем с Дуськой… Но не знаю.

– Приезжайте, – говорю. – Назад вас отвезу. Втроем поместимся на мотоцикле.

– Не знаю, – говорит. – Сено начнем косить… Может, уж завтра. Если, конечно, папка до утра проспится.

– А чё он, выпил?

– Да уж неделю, – говорит, – не просыхает. Сегодня вовсе – именины.

– А. Ты Петровна? Или Павловна? – спрашиваю.

– Петровна, – отвечает. – И ноги ему на войне как раз в этот день, в Петров, оторвало.

– Он чё, безногий?

– Да… Я с ним не буду больше разговаривать… То уж не пьет, не пьет, а то уж…

Мышь летучая мелькает. Как привидение. Только не в белом. Ладно, маленькой ее Природа сотворила. Будь бы с коня, она тут пролети-ка. Вспомнив про муравьев-охранников, про мышь подумал вдруг. Чтобы не думать о другом – о чем-то, в облако как будто скрытом.

Собаки лают. В разных углах. Я их, скорей всего, встревожил. Далеко где-то окно светится во мраке. Рыжее. От лампы керосиновой. Нет электричества в Черкассах. Дизель-то есть, наверное, – солярку экономят.

Кемь шумит на перекате где-то – тихо так – доносится издалека.

Где-то удод кричит, в какой-то мочажине.

Над воротами – надвратица тесовая двускатная с резным карнизом. Капает с нее. Между нами.

Раскрыл я полы плаща.

– Подходи, – говорю. Дрожит у меня голос – предатель. Еще и уши, как у Рыжего, не покраснели ли? Тогда совсем уж. Сам на себя смотрю теперь – как на другого, постороннего.

Стоит Таня на месте, не приближается.

Сделал шаг, подступил к ней, полами плаща укрыл ее с боков. Осмелился. Лицом к ней, к Тане, но гляжу при этом на ворота – как не заблеять бы, дошел уж.

– А он, безногий-то, чё, косит? – спрашиваю.

– Косить не косит, – говорит Таня, – но на покос с нами ездит.

– Зачем тогда?

– Литовки нам срезает да за костром следит, чай кипятит, обед готовит. Ну, иногда немного и покосит. Устает быстро, – говорит Таня. – Протезы нехорошие… тело кровянится под ними.

– А ходит-то?.. Как до покоса добирается?

– Мама нас всех на мотоцикле туда возит.

– Какой у вас?

– «Урал».

– Ого.

– И я на нем умею ездить.

– Чё, за рулем?!

– Ну да.

– А далеко покос у вас?

– Да нет, не очень. И на тележке больше он… не на протезах.

Рядом Таня. Совсем. Не вижу глаз ее. Бровь ее чувствую щекой. И ресницы – когда, моргая, на подбородке ими чертит что-то мне, как кисточкой. Запах ее волос и кожи – как от земли и от тайги весной шалый зверь, переживший зиму, – втягиваю.

– Мне маму, – говорит, – жалко. Не из-за себя.

– Понятно, – говорю. И задыхаюсь. От неизвестного доныне.

Дышет Таня мне в горло, а мне его как будто перехватывает: сглотнуть пытаюсь – не могу.

– А расскажи, кино про что? Любовное? – спрашивает Таня.

– Ой, его долго пересказывать.

– А ты торопишься?

– Лучше смотреть. Да нет, не тороплюсь.

– О чем?

– Про короля и Анжелику.

– Ну, это ясно. По названию.

Зарычала в ограде собака, цепью загремела.

– Это Соболь, – говорит Таня. – Свои, Соболь, спи.

Затих Соболь, перестал греметь цепью: сразу уснул, наверное, повиновался.

– Старый?

– Старый. Мой ровесник.

– Смешно, – говорю.

– Что смешно?

– Ты же не старая, а он – ровесник.

Что сказал, и сам не знаю. Глупый, так про меня, наверное, подумает. Раньше бы было все равно мне.

– А ты видела, – спрашиваю, – «Анжелику, маркизу ангелов»?

– Нет, – говорит.

– Ну, – говорю. – Во Франции дело было. В каком-то веке. Не сейчас. Король Людовик. И маркиза Анжелика. Ничего вроде, красивая. Но мне такие не нравятся… другие.

– Как кто?

– Из наших?.. Как Варлей.

– А из не наших?

– Пола Ракса.

– А я такую и не знаю.

– А ты похожа на нее.

– Да?.. Интересно.

– Ты, – говорю, – «Ноктюрн», кино было, не видела?

– Нет, – говорит.

– А – «Зося»?

– Да.

– Ну, вот.

– Не знаю чё-то, сходства не заметила… Ну и?..

– Что?.. А, про Анжелику… Ну, в общем, так… Муж ее погибает на войне. Она едет жить в его имение. Король крутит с мадам де Монтеспан, но влюблен при этом в Анжелику. И тут приезжает во Францию какой-то важный турок, с которым Людовику надо обязательно заключить выгодный договор. Дипломаты его сделать этого не могут, и король хочет послать к турку Анжелику. Та соглашается помочь королю и прибывает в Версаль. Мадам де Монтеспан думает, что Анжелика собралась увести у нее Людовика. Тот возвращает Анжелике в Париже дом ее первого, будто бы казненного им когда-то мужа. Турок, увидев Анжелику, втюривается в нее по уши и пытается ее… это… но она сопротивляется. На помощь ей приходит неизвестный разбойник, который оказывается венгерским принцем. Анжелика втрескивается в разбойника и становится его любовницей. Король в гневе. И понятно. Потом турок просит короля подарить ему Анжелику. Тот отказывает, намекая, что у них с Анжеликой вроде как шуры-муры. Хотя это и неправда. Ревнивая мадам де Монтеспан пытается отравить Анжелику, но у нее это не получается. Потом оказывается, что бывший, первый муж Анжелики живой, и она собирается его отыскать.

– И все?

– Ну, в этой серии вроде и все.

– Интересно, – говорит Таня.

– Интересно, – говорю я.

Коротко пересказываю ей, Тане, и «Анжелику, маркизу ангелов». Несет меня – подвираю. Рыжий бы отдыхал. Не к добру вспомнил.

Внимательно Таня слушает. С ноги на ногу переминается. И я. Часто встречаемся коленями. Делаю вид, не замечаю будто этого. А сам движение ее ловлю любое, и вздох – конечно. Как не похоже это на меня.

Пересказываю Тане фильм, а сам лицом склоняюсь ниже – как бы случайно – к губам ее хочу приблизиться губами. Рядом они. Но прикоснуться к ним не смею.

И колотить меня вдруг начинает – как больного. Больной, наверное, и есть – так расхворался.