Цветы тьмы - Аарон Аппельфельд Страница 34

– С четырнадцати лет они пожирали меня. А сейчас мне хочется лежать в постели, обнимать своего большого кутенка и долго-долго спать. Ничего нет лучше, чем спать всю ночь.

Снова она удивила его, сказав:

– Ты оставайся кутенком. Мужчины-кутята милые, а как вырастут – становятся хищными зверями. Я тебе не позволю вырасти. Ты останешься таким, как ты есть. Согласен?

– Согласен.

– Я знала, что ты согласишься. Я тебя уже изучила.

Однажды вечером она сказала ему:

– Ничего не поделаешь, евреи более деликатные, они не станут измываться над голой женщиной. Они всегда мягко прикоснутся к ней, шепнут на ухо ласковое слово, всегда оставят ей несколько купюр. Они знают, что мадам забирает себе бóльшую часть выручки. Твоя мама всегда была добра ко мне. В самые трудные дни помнила обо мне и приносила мне одежду, фруктов, сыру, да мало ли еще чего. Она не забывала, что мы с ней сидели за одной партой и обе любили играть со скакалкой и с мячом. Она ни разу не сказала мне: „Почему ты не работаешь?“ Я-то как раз ожидала, что она станет со мной говорить по душам, но рада была, что она не достает меня.

– Вот я и говорю – евреи более деликатные. Еврейские студенты все время пытались завлечь меня в коммунистическую партию. Раз даже заманили на собрание своей ячейки. Они толковали и спорили о всяких вещах, о которых я понятия не имела. Коли правду сказать, не подходила я им. Я выросла в хлеву и, как скотина в хлеву, другого света не видала.

– Ты, благодарение Богу, вырос в хорошем доме. Твои родители позволяли тебе наблюдать, думать и фантазировать. А я сбегала из одного места в другое, вечно в страхе и вечно униженная. Мой отец, да простит его Бог, лупил меня розгами. С самого детства хлестал меня. Сестру тоже лупил, но меня ожесточеннее. Недаром я из дому удрала.

– Он всегда отыскивал меня, а когда находил, избивал без всякой жалости. Его удары я ощущаю и по сей день, эти шрамы не излечиваются, и тело еще их помнит. Он был как собака-ищейка, домой не возвращался, пока не найдет меня. Иногда он меня искал неделю без остановки, а когда находил, жестокость его не знала границ.

– Почему я о нем вспомнила? Да невозможно его не вспоминать. Его удары не забыть. Я не собираюсь его тревожить, пусть себе спит в своей могиле, но что ж я могу поделать, если лежу себе в постели, а эти удары встряхивают и жгут меня.

– Моя мать, светлая ей память, была ко мне добрее. Она тоже страдала, отец и ее не щадил. Все время был на нее сердит: „Почему капусту не собрала? Почему хлев не чищен?“ Бедняжка извинялась, просила снисхождения и обещала все сделать, но поскольку она своих обещаний не выполняла, он на нее орал и иногда хлестал по лицу. Когда она заболевала, он говорил: „Нечего притворяться, ничего у тебя нет, просто работать не хочешь. Будешь валяться – и вправду заболеешь“. А в конце концов он умер первым.

Хуго слушает и говорит:

– Еще немного, и мы будем на природе, где нет других людей.

– Пока что дожди идут, лучше тут пересидеть, тут горячая печка есть.

Дождь с каждым часом все сильнее. Никто не готовится к исполнению ночных обязанностей, и мадам не устраивает внезапных проверок. Женщины сидят в зале, пьют и поют. Хуго нравятся украинские народные песни. Иногда из зала доносится плаксивое подвывание, и все подпевают ему. Только одна мадам недовольна. Иногда Хуго слышен ее голос:

– Если не будет клиентов, придется закрыть заведение.

– А что с нами будет?

– Каждая пойдет своей дорогой.

При этих ее словах воцаряется тишина, и Хуго чувствует, что враг подстерегает и снаружи, и внутри. Ему хочется сказать, как Марьяна сама иногда говаривает: „Не нужно бояться, страх – это постыдное качество, страхом вымощена дорога в ад, нельзя бояться людей“.

42

Зима пришла раньше времени. Настойчивые слухи утверждали, что немецкая армия начала отступление. Зачастили поезда с фронта в тыл, не останавливаясь на промежуточных станциях. Даже из чулана было слышно их приглушенное пыхтение.

– Сейчас невозможно уйти, нужно оставаться тут, пока ливни не пройдут. После таких дождей пойдет град, а в конце концов выпадет снег, и человек без крыши над головой замерзнет и погибнет, – говорит Марьяна, довольная, что нет противоречия между ее желанием и погодой, которая вынуждает ее остаться.

Если бы не сторож, все могли бы свернуться у себя в постелях и поспать подольше. Сторож отчего-то изменил свое мнение и стращает женщин тем, что русские подвергнут их наказанию.

– Кто продавал свое тело немцам, пусть прощения не ждет. Вы должны при первой же возможности драпать отсюда.

В последнее время его голос изменился и звучит уже не так начальственно. Виктория советует иначе:

– Вы должны уйти в монастыри и возвратиться к Господу.

– Как же мы возвратимся к Господу? – слышен голос молодой женщины, который Хуго не узнает.

– Преклоните колени и говорите: „Господи Иисусе, прости меня за прегрешения, которые я совершила. Отныне и навек клянусь, что не стану грешить и других в грех вовлекать“.

– Сейчас надо это говорить или в монастыре?

– Уже сейчас.

– Странно как-то давать такую клятву в таком месте.

– Что тут странного? В тот момент, что человек клянется не грешить, Бог начинает внимать ему.

После этого он услышал, как одна из женщин прошипела:

– Проклятая жизнь.

– А замужняя жизнь что, лучше? Мою сестру муж колотит каждый день.

– Над нами мужики издеваются по три раза за ночь.

– Сегодня, после десяти лет надругательств, я бы выбрала замужество.

– Теперь придут русские и покарают нас. Что немцы сделали евреям, русские сделают нам, у русских нет Бога в сердце.

Нет гостей, а есть напряжение и ползучий страх. Девушки сидят в зале, болтают, выпивают, играют в карты и вспоминают гостей, которые были к ним добры, приносили им коробки конфет и не требовали от них всяких мерзостей.

– Еще немного, и вулкан извергнется, – предупреждает их сторож.

– Нехай себе извергается, наша жизнь что ноль в квадрате, – отвечает ему одна из них, и все они хохочут.

У Марьяны прекрасное настроение, она пьет, сколько ее душа пожелает, и сожалеет о тех днях, когда отказывала себе в чудесном нектаре под названием „коньяк“. Ведь только раз живем.

Хуго тоже доволен. Марьяна по-прежнему обнимает его и каждые несколько дней ставит его возле двери, измеряет рост и говорит:

– Подрос, еще немножко, и волосы начнут расти. Когда она выпивает, то ведет себя свободно, показывает ему флакончики духов со своих полок, украшения и шелковые чулки, полученные в подарок. Хуго нравится наблюдать за ней, когда она вытягивает ногу и надевает чулок. Иногда она становится возле зеркала в одних панталонах и лифчике и говорит: