Князь тумана - Мартин Мозебах Страница 34

Если ты хочешь сделать приобретение, то сначала должен задаться вопросом, есть ли у тебя деньги на эту покупку, а затем приступать к делу. Госпожа Ганхауз предпочла бы другой путь: сначала заключить договор, закрепляющий за тобой права на требуемый товар, а уж затем прикидывать, как и по какой цене следует за него расплачиваться и надо ли вообще это делать: В настоящее время Лернер и госпожа Ганхауз распоряжались своими общими финансовыми ресурсами на основе полного взаимного доверия и открытости. Представительствовать у нее получалось лучше, чем у Лернера. Госпожа Ганхауз была сама добропорядочность, а что касается самостоятельности, то все считали, что она молодец, — "женщина, одинокая, к тому же мать", то есть выглядела она настолько беззащитной, что ей за это прощалось многое такое, что настораживало бы людей, будь она мужчиной. Еще долгое время после поставки товаров коммерсанты, не получая оплаты, продолжали хранить к ней прежнее уважение. Только на ее примере ты начинал по-настоящему понимать, что "в кредит" значит "на веру", и госпожа Ганхауз неустанно обращала в свою веру все новых последователей, и хотя прежние со временем отпадали, на их, место заступали другие. Ввиду великого предприятия, для осуществления которого, как было ясно обоим, требовалось величайшее напряжение всех сил, они обещали друг другу не совершать самостоятельно никаких трат, выходящих за рамки необходимого (условие разумное, но слишком неопределенное), не посоветовавшись сначала с напарником.

Интересно бы знать, действительно ли госпожа Ганхауз работает, как она сама утверждает, исключительно на Медвежеостровскую компанию или продвигает одновременно с этим еще парочку других проектов, которые, естественно, числятся на отдельном балансе? А вдруг в то время, как он тут честно сберегает их наличный бюджет в четыреста марок, в ее распоряжении имеются такие средства, какие ему и не снились? Нет ясности также и в том, как обстоит дело с Александром: содержат ли они парня на своем иждивении или он сам себя обеспечивает, потому что в каждом отдельном случае это выглядело по-разному. Нет, Лернер отнюдь не питал недоверия к своей мудрой приятельнице. Эти вопросы впервые возникли у него сейчас, когда он очутился в безвыходном положении. Ему очень нужны были сто марок свободных денег возможно даже немного побольше. Лернер погрузился в мечты.

А нельзя ли (как выражаются в торговых фирмах: "по желанию клиента" расторгнуть нынешний, скорее всего не слишком выгодный ангажемент мадемуазель Лулубу и пристроить ее как-то иначе? Уж если у человека хватает средств содержать на пару с госпожой Ганхауз одного иждивенца, то неужели он не прокормит и мадемуазель Лулубу? Но это был уже чистый бред. Сам вопрос служил доказательством того, что господину Лернеру бросились в голову какие-то телесные жидкости. Так он и подумал. Только представить себе, как компаньоны по освоению Медвежьего острова всем скопом и с мадемуазель Лулубу в придачу являются в банк Корса в Любеке или к господам Бурхарду и Кнёру в Гамбурге, а не то — страшнее не придумать — к кузену Нейкирху. На взгляд таких господ, даже Александр представлял собой обременительный довесок, хотя он появлялся перед ними в качестве представителя служебного звена: секретаря, камердинера или ассистента. Но злосчастное сходство с матерью, к сожалению, тотчас же разоблачало этот театр в глазах хорошего наблюдателя. Нет, пока что никаких странствующих гаремов с мадемуазель Лулубу в качестве одалиски! Но вот неделька в "Монополе", пока не вернулась госпожа Ганхауз, — это возможно. Таково было окончательное и бесповоротное решение, оно не подлежало дальнейшему обсуждению, ибо за него он голосовал каждой жилочкой своего тела. Оставалось договориться с французом.

А не послать ли на переговоры Александра? Гораздо удобнее будет, если не придется вести их лично. Лернер вдруг обнаружил в себе что-то похожее на сочувствие к французу. То, что он собирался сделать, не очень-то красиво с точки зрения правил порядочности, да и для молодого человека это будет довольно-таки тяжело. А ведь насколько облегчилось бы начало многообещающей интрижки, если бы французу при этом удалось как-то сохранить лицо! Он и сейчас уже смотрит волком, вон как озирается, того и гляди убьет взглядом! Наблюдая, как тот с отвращением помешивает свой кофе, как вскакивает, как ищет сигареты, ни за что не подумаешь, что он готовится приступить к трудным деловым переговорам. Разве не правильнее было бы всем своим видом излучать спокойствие?

"Нет, дама совершенно здорова, была в прекрасных руках, никогда еще такого не делала, ей бы это и в голову не пришло, если бы не оказалась в затруднительных обстоятельствах. Ну что вы, какое там! Для этой дамы возможен только порядочный человек, который не захочет воспользоваться ее нынешним положением. Это должно быть джентльменское соглашение при полном соблюдении тайны!" — примерно так высказался бы Лернер, окажись он на месте французика, но тот, казалось, не собирался вступать в разговоры. Он был молоденький и очень тоненький, но внушал страх уже тем, как размашисто двигался и ерошил пальцами волосы. Вон как развевается перед ним небрежно, а точнее, неряшливо завязанный галстук! Лернеру внезапно подумалось: а вдруг француз нечувствителен к боли и дерется до победного конца, не замечая ножевых порезов, и уж только потом, жадно куря сигарету за сигаретой, снисходительно позволяет перевязать полученные раны?

В дневные часы столовая подолгу пустовала. Однако столы были заранее накрыты к приходу многочисленных посетителей. На столах лежали скатерти, но сменялись они не каждый день. Кофейные пятна иногда на протяжении нескольких дней хранили память о торопливом завтраке, сопровождавшемся поглядыванием на вокзальные часы. Высокое дворцовое зеркало, засиженное мухами, протиралось тоже нечасто. Зато окурки из пепельницы выбрасывались натренированным жестом, который сохранил тот шик, что некогда намеревался предложить своим постояльцам "Монополь". Зал был совсем неплохим местечком, здесь было приятно посидеть. Тот, кто повидал другие заведения, куда люди ходят погреться, но где не бывает ни зеркала, ни люстры на потолке, на "Монополь" не жаловался.

Дверь зала распахнулась, и, хотя Лернер сидел к ней спиной, он сразу понял, что это не официант, пришедший проверить, все ли в порядке. Вошел не мужчина, а создание, окруженное шелестящими и шуршащими звуками, подолом своей юбки вздымавшее маленькие завихрения среди пляшущих в солнечных лучах пылинок, отбивающее парой деревянных каблучков, размером не больше талера, дробный такт этой пляски под синкопическое постукивание по полу зонтика, металлические спицы которого откликались нежным пианиссимо. Лернер расслышал все, чего не может уловить ухо нормального человека. Он спиной ощущал то, что возникало там, сзади, словно сгущаясь из воздуха. Это было как на картине, украшавшей собой верхушку трюмо, на которой была изображена то ли Венера, то ли Галатея или Амфитрита — одним словом, обнаженная женщина, парящая на колеснице в виде большой раковины в облаке херувимчиков, сплошь состоящем из херувимских головок, попок, ножек, ручек, игрушечных луков и стрел. Видение приблизилось и прошествовало мимо, мелькнув перед глазами каскадом бело-голубой юбки, которая ниже талии расходилась широкими складками, искусно собранными сзади и по бокам в декоративные фестоны. Ободранный клок был тщательно запрятан в глубину складок. Шляпку она небрежно несла в левой руке. Вуаль волочилась по полу. Прическа лежала на голове тугой подушкой из конского волоса, затылок переходил в детски тонкую шейку, пугающе притягательную в своей черноте. Широким шагом девочки, облачившейся в слишком большое платье, она направлялась к французу. Невежа даже не привстал со стула. Она подошла и что-то тихо начала ему говорить. Лернер услышал только, как она прокашлялась, но не разобрал ни слова. Судя по тону, ничего хорошего она ему не сказала. Она швырнула шляпку с развевающимся штандартом на стул и села, расположившись так, что, слегка повернув голову, могла видеть Лернера.