Воскресный день у бассейна в Кигали - Жиль Куртманш Страница 34

Валькур уже собрался было встать, но старый священник взял его за руку, пожал ее и попросил остаться. Он снова раскурил свою трубку, открыл буфет и извлек откуда бутылку и две изящные граненые рюмки. «Коньяк с моей родины, из Шампани». Он выпил рюмку одним глотком и снова наполнил ее до краев. «Маловаты рюмки».

– Не могу больше молчать. В Африке тысячи таких же, как я, священников, которые предпочитают помалкивать, для них важно лишь постоянное присутствие на континенте. Мы утверждаем, что Бог выше людских распрей. В подобных столкновениях мы почти всегда выбираем незыблемость Церкви. И в этом мы не одиноки. Ваши гуманитарные организации предпочитают сотрудничать с диктаторами, а не разоблачать их. Мы тоже. По сути, мы руководствуемся одними и теми же принципами. Если мы заговорим, сейчас как раз об этом и речь, то нам придется уехать и положение этих бедняг только ухудшится. Зачастую так и получается. Конечно, не стоит обвинять в пособническом молчании всех поголовно кюре и сотрудников гуманитарных миссий. Но ведь мы - служители Церкви Христовой, и у нас меньше оправданий. Ведь именно вера и знания, которые мы несем, и говорят о человеческом достоинстве, уважении, справедливости и милосердии. Прекрасные, но лишенные всякого смысла и не имеющие никакого отношения к реальности слова, ибо во имя туманного будущего и абстрактной вечности уже не одно десятилетие мы одобряем самые ужасные злодеяния, какие только можно вообразить. Если бы я мог выступить свидетелем в суде, то посадили бы всех членов правительства и половину экспертов из Международного валютного фонда и Всемирного банка за то, что они без зазрения совести подпитывают ненасытный аппетит всех этих африканских диктаторов. Я сейчас совершу ужаснейшее святотатство, Валькур.

Старый священник медленно опустил голову чуть ли не до самых колен. Потом резко выпрямился.

– Вот уже почти тридцать лет полковник Теонест, вы его знаете, приходит ко мне исповедоваться раз в неделю. Это честный отец семейства и добрый христианин. Он приходил вчера, и первые его слова были: «Отец мой, моя вина в том, что я готовлю большую бойню, последнюю бойню». Он говорил не с представителем Бога, он доверял свой секрет человеку. Нет, даже не секрет, а информацию, тонны информации. Вот так вот, Валькур, это была не исповедь, скорее донос. Я не отпустил ему грехи. Записывайте.

Валькур достал свои блокнот «Уничтожение президента, согласившегося на проведение свободных выборов… Список на полторы тысячи человек… Все лидеры Либеральной партии и СДП (Социал-демократическая партия)… В первую очередь: Ландо, Фостин, премьер-министр Агата… Чиновники и специалисты из умеренных хуту… Все тутси, занимающие ответственные посты. Работа будет выполнена президентской охраной… Потом мобилизация ополченцев в каждом квартале столицы, установка заграждений… Проверка документов… Уничтожение ополченцами при поддержке жандармерии всех тутси, выявленных на контрольных постах… Раздел города на сектора военными и ополченцами, улица за улицей… Каждый ответственный за сектор передаст им список людей, подлежащих уничтожению, и домов, которые необходимо разрушить… Не жалеть ни женщин, ни детей мужского пола… Когда Кигали будет очищен, президентская охрана направится в Гитараму, потом в Бутаре, чтобы провести чистки там… Ни один тутси не должен остаться в живых».

Старательно, методично, хладнокровно несколько сотен человек планировали уничтожение части человечества. На первом этапе все относительно просто - нужно устранить политических противников, видных деятелей, а потом? Откуда у них эта уверенность - ведь их было так же мало, как и нацистских лидеров, - что большинство населения последует за ними, будет участвовать в этом и согласится не только указать подозрительные дома, но и натравить собак на своих соседей и товарищей по работе? Как они могли на полном серьезе верить, что тысячи людей согласятся стать убийцами? И самое главное, как они могли быть в этом настолько уверены?

– Жантий, скажи мне, что этого не может быть.

– Нет, теперь ты знаешь, что здесь все может быть.

Они лежали под большим фикусом. Ласковый теплый ветер шелестел листвой и приносил с собой лай бродячих собак и звуки музыки, доносившиеся с дискотеки на кольце Республики. Скрипели шины, надрывались клаксоны - какие-то лихачи спешили домой до начала комендантского часа. Жантий терпеливо укачивала ребенка, протяжно напевая какую-то бесконечную мелодию холмов. Валькур чувствовал себя разбитым. Легкие прикосновения пальцев Жантий приносили скорее боль, чем удовольствие. Она была права. Он давно знал, просто отказывался в это верить. А теперь ему придется жить в полной уверенности, да еще и с откровениями Теонеста. Даже присутствие Жантий под этим идеальным деревом, такой красивой и такой беспомощной перед неизбежным кошмаром, причиняло почти физическую боль. Он ничего не мог с этим поделать, кроме как поцеловать свою жену, чтобы снова почувствовать вкус к жизни.

Однако трудно избавляться от старых привычек. На следующее утро, на рассвете, Валькур явился в генеральный штаб ООН со своим блокнотом, списками имен и мест, где экстремисты прятали оружие, с планом геноцида. Генерал-майор отказался принять его и просил передать, что, если у него есть важная информация, он может сообщить обо всем его агенту по связям с общественностью, известному экстремисту. Валькур помчался по дороге, ведущей в Каензи, к дому, где жила Эмерита. Он хотел предупредить ее, а еще посоветоваться.

Жандармы, установившие заграждение в сотне метров от перекрестка, не пропускали машины. Дальше он пошел пешком, размахивая удостоверением журналиста,. Несколько десятков человек окружили дом таксистки. Полная неразбериха. Крик, плач. Кто-то потрясал мачете и дубинками. На красной земле лежало огромное обезображенное тело хозяйки дома, который снимала Эмерита. Жозефина, ее сестра, взяла Бернара за руку. «Подойдите, посмотрите, что они сделали с моей младшей сестрой». Валькур отказался. «Вы должны. Она вас очень любила».

В душевой все еще текла вода, поэтому вокруг змеились красные ручейки. На стенах и на земле остатки того, что было раньше руками, лицом, грудью. Гранатой, брошенной через окно в этот закуток, тело разорвало в клочья. Валькура стошнило. Ему хотелось плакать. Но, сoвеpшеннo обессилев, он лишь судорожно вздрагивал, пока желудок отторгал свое содержимое.

Неподалеку от дома, на пересечении дороги в Каензи с бульваром, ведущим в центр города, веселились ополченцы из «Интерхамве». Слышно было, как они распевали песни, призывающие к истреблению тараканов. Они сновали около небольшого бара, который служил им штабом, а проходящие мимо тутси подвергались нападкам и оскорблениям.

Проводив Валькура в «Каритас», Эмерита в сопровождении нескольких друзей и сержанта жандармерии, дежурившего на перекрестке, прямиком направилась к бару. Жозефина попыталась ее остановить. «Чем чаще мы опускаем голову и ускоряем шаг, делая вид, что не замечаем их, тем больше они уверены в том, что могут нас истребить. Наше молчание и бездействие придают им уверенности и сил», - ответила Эмерита. Она говорила об угрозах, о молодых девушках, которых силой тащат на задворки убогих домишек, когда наступает ночь, о трупах, которые находят каждое утро вдоль дорог, и о поджогах. Все знали, что это они. Многие их видели. Их надо остановить. Жандарм был в замешательстве, он объяснял, что не может на основании таких незначительных улик требовать проведения официального расследования и что истица вместе со свидетелями должна обратиться в прокуратуру с официальным заявлением, заполненным «по всей форме». Для пущей важности он попросил, впрочем, особенно не настаивая, чтобы ополченцы разошлись и сдали оружие. Они отошли метров на сто, громко смеясь и ругаясь. Эмерита ликовала. Она послала им вслед оскорбительный жест. Они, конечно, вернутся, но она вместе с друзьями снова выступит против них. По дороге к дому она рассказывала сестре и друзьям, окружившим ее, как в прошлом году с луками и стрелами, дубинками и камнями жители одной деревни в префектуре Бугесера защищались от солдат и предотвратили бойню. «Конечно, они чувствуют себя всемогущими. Мы и пальцем не пошевелили, ходим безропотно, как овцы, и покорно принимаем смерть». Они соглашались с ней скорее из вежливости, горячей поддержкой здесь явно не пахло, к тому же некоторые были уверены, что она только что подписала всем им смертный приговор. Расставшись с друзьями, женщина решила принять душ. Ей так хотелось сохранить, пропитавший ее тело кисло-сладкий запах любви, который она с наслаждение вдыхала, с тех пор как покинула отель, но дела есть дела, а предпринимательница, как было написано на ее карточке, должна всегда быть безупречно чистой. Она пела, вернее сказать, горланила: «Расскажи мне о любви», когда в окно бросили французскую гранату, которая через Каир, а потом и Заир прибыла в Руанду, чтобы закончить свой путь в душевой Эмериты. Обо всем этом Валькур узнал от Жозефины, которая в момент взрыва чистила картошку. А еще она попросила его никогда больше не навещать ее и не приходить на похороны. Нет, это не потому, что она на него сердится. Просто она беспокоится о его безопасности. «Возвращайтесь в Канаду, так будет лучше для вас». И не приобняла, сохраняя дистанцию между телами, как это обычно делают руандийцы, а заключила его в объятия, как обнимают очень близкого друга.