Устал рождаться и умирать - Мо Янь Страница 34

— А вот согласитесь вступить в кооператив, мы враз и уйдём. А коли не согласитесь, наши задницы тут у вас на кане и корни пустят, побеги пойдут, листочки, цветочки, плоды завяжутся, вымахаем большими деревьями, так что и крышу в доме снесём!

Но больше всех меня бесила У Цюсян. Может, потому, что когда-то они с матерью жили вместе и делили одного мужа, она обращалась с ней совершенно бесцеремонно:

— Мы с тобой, Инчунь, не одного поля ягоды. Я — служанка, Симэнь Нао насилованная, а ты — его обожаемая наложница, двоих детей ему родила. Тебе и так страшно повезло, что ярлык «помещичьего элемента» не навесили и на трудовое перевоспитание не послали. Всё благодаря мне, потому что ты ко мне неплохо относилась. Это я перед Хуан Туном за тебя словечко замолвила! Но ты должна понимать разницу между огнём тлеющим и огнём полыхающим!

А у этих шалопаев под предводительством Мо Яня языки чесались и энергии было хоть отбавляй. В деревне их в этом поддерживали, в школе поощряли — для них это была, считай, редкая возможность пошуметь. Вот они и скакали и прыгали, как пьяные обезьяны. Кто на дерево заберётся, кто оседлает стену вокруг двора, и знай орут в жестяные рупоры, будто наш дом — оплот реакционеров, а они ведут битву, чтобы деморализовать врага:

Частника мостки — доска,

удержись, шагнёшь пока,

вниз сыграл, а там река.

А коммуна — путь до звёзд,

социализм — золотой мост,

бедность — прочь, богатство — в рост.

Лань, упрямый господин,

ты в тупик зайдёшь один.

Мышь одной своей какашкой

портит уксуса кувшин.

Баофэн, Цзиньлун, Цзефан,

почешите свой кочан.

Коль с отцом не разойтись,

век и вам в хвосте плестись.

Всё это рифмоплётство — Мо Яня работа, он сызмальства на это горазд. Ух, как я зол на тебя, Мо Янь, паршивец, ведь ты же — названый сын матери, мой названый брат! Всякий раз в канун Нового года мать посылала меня к тебе с миской пельменей! Тоже мне названый сын, названый брат! А раз он родственных отношений не признаёт, я решил тоже не церемониться. Зашёл за угол, достал рогатку, прицелился в Мо Яня — он взгромоздился на развилке ветвей и, прищурившись, орал в жестяной рупор в сторону нашего дома — и выпустил пульку в гладкую, как тыква-горлянка, голову. Тот с воплем полетел вниз. Но прошло совсем немного времени — трубку выкурить не успеешь, — глядь, а этот паршивец снова на дереве. На лбу шишка с кровоподтёком, а сам знай покрикивает в нашу сторону:

Лань Цзефан, вслед за отцом ты идёшь не тем путём.

Коли снова будешь драться, враз в участок отведём!

Я поднял рогатку и прицелился снова. Он отшвырнул рупор и соскользнул вниз.

Не выдержав, отца стали уговаривать Цзиньлун с Баофэн.

— Пап, давай, может, вступим? — сказал Цзиньлун. — А то в школе нас и за людей не считают.

— Вслед пальцами показывают, мол, вон дети единоличника, — добавила Баофэн.

— Пап, смотри, как производственная бригада работает — все вместе, со смехом, шумно, весело, — продолжал Цзиньлун. — А вы с мамой всё одни да одни. Ну соберём на несколько сот цзиней больше зерна, и что? Бедные, так все бедные, а богатые, так все богатые.

Отец молчал. Мать никогда не осмеливалась ему перечить, но на этот раз тоже собралась с духом:

— Дети правы, отец, давай, может, вступим?

Отец затянулся трубкой и поднял голову:

— Если бы они так не давили на меня, я, может быть, и вправду вступил бы. Но раз они так со мной, томят на огне, как стервятника, ха, ни за что не вступлю. — Он взглянул на Цзиньлуна с Баофэн. — Вы двое скоро закончите среднюю школу низшей ступени. По идее, я должен заплатить за ваше дальнейшее обучение — в средней школе высшей ступени, в университете, за границей, но у меня нет на это средств. Накопленное за прежние годы украдено. Но даже будь у меня деньги, вам не дадут получить высшее образование, и не только потому что я единоличник. Понимаете, что я хочу сказать?

Цзиньлун кивнул и заговорил откровенно:

— Понимаем, отец. Хоть мы и дня не прожили детьми помещика, даже не знаем, каков был Симэнь Нао — белый или чёрный, но мы его отпрыски, в нас течёт его кровь, и его тень неумолимо витает над нами. Мы — молодёжь эпохи Мао Цзэдуна, и хоть у нас не было выбора, в какой семье родиться, но выбрать, каким путём идти, мы можем. Мы не хотим быть единоличниками, как ты, хотим вступить в коммуну. Вы как знаете, а мы с Баофэн вступаем.

— Отец, хотим поблагодарить тебя за то, что семнадцать лет растил нас, — с поклоном обратилась к отцу Баофэн, — прости нас за непочтительность, за то, что идём против твоей воли. Если не быть в первых рядах, нам с нашим родным отцом в жизни туго придётся.

— Добро, славно сказано, — ответил отец. — Я не раз думал над этим. Заставлять вас следовать за мной путём отверженного я не могу. Вы, — отец указал на нас всех, — вступайте, а я уж как-нибудь один. Давно уже поклялся, что останусь единоличником до конца, не след от своих слов отказываться.

— Отец, — в глазах матери стояли слёзы, — коли уж вступать, так всей семьёй. Куда годится, чтобы ты один в стороне оставался?

— Я уже говорил, что вступлю в коммуну только по личному приказу Мао Цзэдуна. Он сам указал: «Вступать в коммуну — дело добровольное, выход из неё свободный», на каком основании они могут меня принудить? Неужто эти чиновники стоят выше Мао Цзэдуна? Вот я их речам и не повинуюсь, на себе хочу проверить, можно ли принимать слова Мао Цзэдуна в расчёт или нет.

— Ты бы лучше не поминал его имя всуе, отец, — язвительно произнёс Цзиньлун. — Не нам называть его по имени. Мы должны величать его «председатель Мао».

— Верно говоришь, — кивнул отец, — нужно величать его «председатель Мао». Хоть и единоличник, я тоже часть народа председателя Мао. И землю, и дом я получил от партии коммунистов, которой он руководит. На днях тут Хун Тайюэ прислал человека передать, что, если я не вступлю, меня заставят силой. Можно ли заставить вола пить, если он не хочет? Нет, конечно. Хочу вот к властям обратиться, в уезд, в провинцию, до Пекина дойду. — И стал наказывать матери: — Как уйду, вместе с детьми вступай в коммуну. Земли у нас восемь му, пять душ, по одному и одной шестой му на каждого. Вы забираете шесть целых четыре десятых му, а мне — что останется. Плуг нам во время земельной реформы выделили, так что забирайте, а вот телёнок останется со мной. Эти три комнатушки, понятное дело, не поделишь. Дети уже большие, тут им тесновато. Как вступите в коммуну, подайте прошение в большую производственную бригаду, пусть выделят участок, где построить дом; построите, так и переедете. А я уж здесь доживать буду. Пока дом стоит, здесь останусь. А не будет стоять, поставлю шалаш на пустыре и оттуда не двинусь.

— А какая нужда в этом, отец? — сказал Цзиньлун. — Одному противостоять пути общественного развития — разве это не то же, что смотреться в зеркало и искать свои изъяны? Я хоть и молод, но чувствую, что вскоре нас ждёт подъём классовой борьбы. Для таких, как мы, у кого, что называется, «корни не красные и побеги неправильные», плыть по течению — может, единственный способ избежать бед. А идти против течения — всё равно что швырять куриные яйца в каменную стену!