Семейная жизнь весом в 158 фунтов - Джон Ирвинг Страница 34

В этом все дело! Северин вечно выворачивался. Когда мы собирались вчетвером, он постоянно дулся на нас, стараясь заставить меня и Эдит почувствовать себя виноватыми, пытаясь спровоцировать Утч к завершению всей этой истории. Утч умоляла его сказать, чего он хочет. Хорошо, говорила она ему иногда, мы прекратим все, если хочешь, но ты должен сказать хоть что-нибудь. Он хранил полное молчание, и она знала, как поступить, чтобы вывести его из такого состояния. Конечно, именно этого он и ждал от нее. Почему она не видела? Я поражаюсь, как ловко он обращал чувство жалости к себе в нечто притягательное.

«Когда он в таком настроении, – говорила Утч, – единственное, что я могу сделать, чтобы прекратить это, так только затрахать его».

Я пожаловался Эдит, но она сказала: «Ну и что такого? Прежде чем думать о том, что правильно, а что нет, лучше подумать о лекарстве».

Но секс – не панацея.

Мы были в часе езды от дома, обе женщины спали, когда Северин остановил машину, чтобы пописать. Когда он вышел, Утч тоже выскочила из машины, ринувшись в рощицу невысоких темных деревьев, сгрудившихся у обочины, как солдаты. Мы стояли на дороге совершенно одни, будто никто больше не возвращался домой после уик-энда, как будто никто вообще никуда не ездит на уик-энд. Я даже точно не знал, где мы находились.

Когда Утч проснулась, я попросил ее пересесть назад, к Эдит. Я хотел поговорить с Северином. Я тихо сидел рядом с ним, пока не убедился, что Эдит и Утч заснули. В каждом городке, который мы проезжали, была церковь, каждая – с подсвеченным шпилем. В конце концов, я сказал:

– Мне кажется, что ты давишь на нас. Ты все решаешь за всех. А ведь нас четверо.

– А, это ты здесь? – сказал он. – Я сначала подумал, что это у Утч так изменился голос.

Ха-ха.

– Наши свидания происходят в одно и то же время, в одном и том же месте. Это твоя идея. Тебе так хочется, тебе так приятно, но мы тоже имеем какие-то права, тебе не кажется?

– Мне все время снится один и тот же сон, – сказал он. – Хочешь расскажу?

«О, сейчас начнутся все эти сопли страдальца!» – подумал я, но сказал:

– Конечно, Северин, давай.

Я знал, что на сексуальные темы трудно говорить напрямую.

– Это сон о моих детях, – сказал он.

Сто раз я слышал его рассказы о детях, почти всегда в спортивных терминах; он называл их своим слабым местом, своей уверткой, своим дисбалансом, привычным вывихом, который вечно будет его подводить. Но он не мог представить себе – как это не иметь детей? Он говорил, что они – замена авантюрной, бродячей жизни. С детьми его жизнь всегда полна тревог – он был благодарен за это, извращенец! Он полагал, что его любовь к Эдит почти рациональна (это как понимать), но в том, как он любит детей, нет ничего рационального. Он говорил, что люди, не имеющие детей, пребывают в наивном заблуждении, считая, что контролируют свою жизнь или, по крайней мере, это могут.

Я возражал, говоря, что он придает «контролю» слишком уж большое значение; я уверял, что люди, не имеющие детей, просто находят иные способы лишиться «контроля».

– На самом деле, – сказал я, – люди считают такой контроль скорее обременительным. Если ты имеешь возможность хоть иногда переложить его на другого, то чувствуешь себя намного лучше.

Мне приходилось видеть, каким холодным, аналитически-оценивающим, изучающим, мертвым взглядом рассматривают его борцы своего противника. Когда я сказал об этом Северину, он посмотрел на меня таким же взглядом. Хотя он не мог не чувствовать всей нелепости этого контроля, он был предан избранной им идее.

– Спаси нас Бог от идеалистов, от всех искренне верящих, – однажды сказала Эдит.

«Спаси нас Бог от Северина Уинтера!» – подумал я.

Его сон, как он говорил, отчасти основывался на реальных событиях. Опять он тащился за грузовиком с дынями и не мог его обогнать. Жизнью его распоряжался упрямый мастурбирующий грек, сидевший на груде дынь, страшный, способный продержать его в хвосте у грузовика вечность, поганивший самый воздух своим мерзким семенем, пачкающий ветровое стекло и все вокруг, пока безумная непристойность этой сцены не придала Северину силы обогнать грузовик. Внезапно дыни, на которых сидел грек, превратились в детей Северина и начали падать через борт грузовика на шоссе. Северин Уинтер видел, как «детей» бросило на его машину и расплющило на ветровом стекле.

– Неплохо для сна? – спросил он.

«Неплохо для увертки? – подумал я. – Для неустойчивой опоры? Для привычного вывиха?»

– Господи, спаси нас, – пробормотал я.

Он опять выключил свет на приборной панели, но я понимал, что он смеется. Я хотел сказать: не надо мне аллегорий, давай просто факты. Кто контролирует это? Все мы или только ты?

Машина остановилась. Мы приехали.

– Я бы предоставил тебе выбор – кого с заднего сиденья ты хочешь забрать сегодня, – сказал Северин, – но неудобно перед няней, и я дико соскучился по детям.

– В самом деле, мы как-нибудь должны сесть и поговорить, – сказал я.

– Конечно, в любое время, – сказал он.

Я полез на заднее сиденье, чтобы растолкать Утч, но она уже проснулась. Я сразу понял, что она слышала весь разговор. Вид у нее был испуганный. Я легонько потормошил Эдит и поцеловал ее в волосы над ухом, но она крепко спала.

Когда Утч подошла к Северину, он пожал ей руку. Вот такова его идея равенства. Утч хотела, чтоб ее поцеловали. Он сказал:

– Спокойной ночи. Мы все обсудим позже.

Я знал, что наши вещи кочевали из дома в дом – то одежда Эдит обнаруживалась в моем чемодане, то Утч оставляла свои перчатки у них в доме, – и это просто бесило его. Эдит рассказывала, что однажды утром он полез в свой ящик и достал оттуда мои трусы.

– Это не мои, – с негодованием сказал он.

– Я просто кладу на место все, что нахожу в доме, – спокойно сказала Эдит.

– Это его! – бушевал он. – Он что, не может держать при себе свои блядские трусы? Какого черта он разбрасывает здесь свое грязное белье?

Он растянул мои трусы так, что туда могли бы влезть двое, резинка чуть не лопнула, затем смял их в комок и бросил в угол.

– Им нравится оставлять после себя свои вещи, чтобы у них был повод прийти обратно. Она тоже так поступает, – ворчал он.

Эдит показалось все полной ерундой. В то же утро она отнесла трусы Утч. Обе нашли это очень смешным.

Вскоре я вынул из ящика те же самые трусы. Что-то с ними было неладно. Они оказались пополам разрезанными бритвой, так что стали похожи на абсурдно короткую юбочку. Так сказать, причинное место в свободном полете.

– Утч, – сказал я, – что случилось с моими трусами? Она сказала, что это те, которые принесла Эдит.