Книга судьбы - Паринуш Сание Страница 34

– Ты еще придешь?

На летний семестр я уже опоздала, но записалась в вечернюю школу с осени и с нетерпением ждала начала занятий. Свободного времени у меня было вдоволь, главным образом я тратила его на чтение книг, собранных Хамидом. Начала с романов, потом внимательно прочла стихи, а затем и философские книги, очень трудные, очень скучные. Наконец, поскольку больше заняться было нечем, я просмотрела даже его старые учебники. Но хотя читать я любила, этого все же было недостаточно, чтобы наполнить смыслом мои дни.

Хамид всегда возвращался домой поздно, а то и вовсе не показывался по несколько дней. Поначалу я готовила ужин, стелила скатерть, сидела и ждала. Не раз так и засыпала, но продолжала ждать. Не привыкла я есть в одиночестве.

Однажды он вернулся домой около полуночи и застал меня на полу: я уснула рядом с накрытым ужином. Он разбудил меня и отчитал:

– Тебе не на что больше время потратить? Зачем ты столько готовишь?

Растерявшись от такого внезапного пробуждения, обиженная выговором, я поплелась в постель и плакала, пока не заснула. Наутро, словно лектор перед полной аудиторией дураков-студентов, он произнес монолог о роли женщины в обществе и, с трудом сдерживаясь, закончил:

– Не веди себя как традиционная, необразованная женщина, как женщина эксплуатируемая, угнетенная и не пытайся своей любовью и заботами лишить меня свободы!

Обиженная, даже рассерженная, я возразила:

– Я ничего такого не пыталась. Просто мне скучно быть все время одной и есть в одиночку я не привыкла. Я подумала, поскольку ты не приходишь домой к обеду и неизвестно, ел ли вообще, надо бы приготовить тебе сытный ужин.

– Возможно, сознательно ты не имела намерения лишить меня свободы, но именно такова твоя подсознательная цель. Самый старый трюк из женского арсенала: поработить мужчину через желудок.

– Оставь! Кто тебя порабощает? Как-никак мы супруги, и хоть не влюблены друг в друга, мы же не враги. Мне бы хотелось, чтобы ты со мной разговаривал, учил меня, чтобы в доме звучал чей-то голос, а не только мой. И тебе следовало бы хотя бы раз в день питаться домашней пищей. К тому же об этом просила и твоя мать. Она очень переживает, что ты плохо ешь.

– Ага! Так я и думал, что здесь руку приложила моя мать. Знаю, это не твоя вина: ты следуешь ее указаниям. Но ты с первого же дня сознательно и разумно обещала никогда не чинить препятствия моей жизни, моим обязанностям и идеалам. Так передай, пожалуйста, от меня матери: ей вовсе не следует беспокоиться о том, как я питаюсь. У нас теперь собрания каждый вечер, и двое наших товарищей отвечают за ужин, а они неплохо готовят.

С того дня я перестала ждать его по вечерам. Он проводил свою жизнь с неизвестными мне друзьями, в той среде, о которой я ничего не знала: не знала, кто его друзья, откуда они и какими идеалами так кичатся. Знала одно: их мнение значит для Хамида в сто раз больше, чем мое или всех его родных.

Начались занятия в вечерней школе, дни приобрели более четкие очертания. Большую часть времени отнимала учеба, но одиночество, пустой дом действовали все так же угнетающе, особенно в ранних сумерках холодной и тихой осени. Брак наш строился главным образом на взаимном уважении: мы не спорили, не ссорились, но и никаких особых радостей у нас не было. Вдвоем мы выходили раз в неделю, по пятницам, когда Хамид непременно возвращался пораньше, чтобы повести меня к своим родителям. Мне довольно было и этих кратких совместных часов.

Я знала, что ему не нравится, когда я надеваю платок, особенно если мы идем вместе, и убрала платки подальше в надежде, что так он будет чаще выходить со мной. Однако друзья не оставляли ему времени для жены, а я, помня, как его это сердит, не смела уже ни жаловаться, ни даже упоминать об этих загадочных друзьях.

Больше всего я общалась с бабушкой Хамида Биби, ведь она жила прямо под нами. Тихая, милая женщина, к тому же глуховатая, чего я сразу не поняла. Разговаривать с ней приходилось так громко, чуть ли не криком, что я быстро выбивалась из сил. Каждый день она спрашивала меня: “Дорогая, а вчера Хамид не поздно вернулся?” – и каждый раз я отвечала: “Нет, не поздно”. Как ни странно, старуха верила мне на слово и не удивлялась, как это она никогда не видит внука. Она всего лишь плохо слышала, но притворялась, будто ничего и не видит. Изредка, оживившись, она пускалась рассказывать о прошлом, о своем муже, добром и набожном человеке, смерть которого оставила в ее сердце холод – не согреть и летнему солнышку. Она говорила о детях, у каждого своя жизнь, они так редко ее навещали. Иногда рассказывала мне о проделках моего свекра в мальчишестве. Он был ее первенцем, самым любимым из детей. А порой она вспоминала людей, которых я вовсе не знала и которые по большей части давно умерли. Биби прожила счастливую, прекрасную жизнь, но теперь не находила себе другого дела, только сидела и ждала смерти, хотя была не так уж и стара. И ее родные тоже словно бы ждали ее смерти – то есть они, разумеется, ничего такого не говорили и не проявляли неуважения, но что-то в их поведении было.

От одиночества я вернулась к давней привычке разговаривать с зеркалом. Садилась и часами болтала со своим отражением. В детстве я часто так делала, хотя братья издевались надо мной и называли чокнутой. Я сумела побороть эту привычку, но тяга беседовать с зеркалом не пропала, она лишь затаилась. Теперь, когда не с кем было больше разговаривать, но и прятаться не от кого, я вернулась к старой подруге. Проговаривая ей (или самой себе, как правильнее?) вслух свои мысли, я приводила их в порядок. Иногда мы перебирали воспоминания и плакали вместе. Ей я признавалась в тоске по Парванэ. Сумела бы я разыскать единственную подругу – о, нам с ней было бы о чем поговорить.

И однажды я приняла решение: буду искать Парванэ. Как и где? Вновь пришлось просить помощи у госпожи Парвин. В очередной раз отправившись с визитом к родителям, я зашла и к ней и попросила порасспрашивать их соседей, не знает ли кто, куда переехала семья Ахмади. Самой мне было стыдно говорить с соседями Ахмади, я чувствовала по их взглядам, как они ко мне относятся. Госпожа Парвин выполнила мою просьбу, но то ли никто не имел таких сведений, то ли знали о ее связи с Ахмадом и поэтому не дали ей новый адрес. Одна женщина даже спросила, не затем ли она разыскивает этих почтенных людей, чтобы вновь натравить на них бандита с ножом. Я зашла и в нашу школу, но папки с бумагами Парванэ там не оказалось – она перешла в другую школу. Учительница литературы очень мне обрадовалась, а когда узнала, что я не бросила учение, всячески хвалила меня и подбадривала.

Как-то раз холодным и темным зимним вечером – я скучала и не знала, чем заняться – Хамид вернулся рано и оказал мне честь поужинать со мной. Я места себе не находила от радости. К счастью, с утра в тот день заходила матушка и принесла кусок белой рыбы. Она сказала: “Твой отец купил рыбу, но не может проглотить и кусочка, не поделившись с тобой. Вот я принесла тебе часть, чтобы он спокойно поел”.

Я убрала рыбу в холодильник, но готовить ее только для себя не хотелось. Когда же я поняла, что Хамид будет ужинать дома, я взяла сушеные травы и приготовила к рыбе рис с травами. Впервые я делала это блюдо, но вышло неплохо. Признаться, мне пришлось пустить в ход все свои кулинарные таланты. Запах жарящейся рыбки пробудил аппетит моего мужа. Хамид болтался в кухне, отщипывал еду по крошке, а я смеялась и просила его ничего не трогать. Когда все было готово, он отнес угощение Биби, а я расстелила скатерть и выставила лучшую нашу посуду. Это было похоже на настоящий праздник – в моем доме, в моем сердце. О, как легко было в ту пору сделать меня счастливой, и почему же мне в этом отказывали?