Секреты обманчивых чудес. Беседы о литературе - Меир Шалев Страница 34

Иными словами, знаю я таких, которые якобы забыли кошелек и обещают потом прислать козленка. Оставь мне залог.

«Он сказал: какой дать тебе залог?»

Мы снова ощущаем удовольствие писателя. Этот талантливый человек уже знает, что Иуде предстоит попасться в ловушку и он с нескрываемым наслаждением мостит для него дорогу в западню, которую готовит ему Фамарь.

«Она сказала, печать твою, и перевязь твою, и трость твою, которая в руке твоей».

Эти три предмета не имеют большой денежной стоимости, но позволяют безошибочно опознать их хозяина. Трость, перевязь (которая, вероятно, пояс) и печать, самое эффективное из всех средство опознания, тот глиняный кружок, с помощью которого подписывались наши предки.

А сейчас — с удручающей краткостью, в прекрасном ритме, раз-два-три: «И дал он ей, и вошел он к ней, и она зачала от него». Как хорошо! Тройное «и» с инверсиями, одна за другой, и сразу за этим еще одна серия: «И, встав, пошла, сняла с себя покрывало свое, и оделась в одежду вдовства своего» [84].

Что-то в этом ритме напоминает другую синтаксическую драму: «И дал Иаков Исаву хлеба и кушанья из чечевицы: и он ел, и пил, и встал, и пошел; и пренебрег Исав первородство» [85]. Но умная Фамарь, в отличие от глупого Исава, возвращается домой с трофеями: у нее в животе растет зародыш, и в ее распоряжении трость, пояс и печать. Судьба, похоже, как глина в ее руках.

Писатель не упускает и забавное продолжение:

Иуда же послал козленка через друга своего Одолламитянина, чтобы взять залог из рук женщины; но он не нашел ее.

И спросил жителей того места, говоря: где блудница, которая была в Енаиме при дороге? Но они сказали: здесь не было блудницы [86].

Вообразите себе этого несчастного Одолламитянина и ту неприятную задачу, которую ему поручили: носиться по всей округе с козленком в руках, спрашивать у всех и каждого, где здесь проститутка, и объяснять, что это не для него самого, а для его друга…

И возвратился он к Иуде, и сказал: я не нашел ее; да и жители места того сказали: «здесь не было блудницы» [87].

Но Иуда торопится и его втянуть в эту историю, к которой его приятель не имеет никакого отношения. Он снова посылает его с козленком, чтобы избежать позора: «Иуда сказал: пусть она возьмет себе, чтобы только не стали над нами смеяться: вот, я посылал этого козленка, но ты не нашел ее».

А тем временем план Фамари продолжает развиваться. Зародыш как будто тикает в ее животе и зреет для присоединения к сюжету: «Прошло около трех месяцев, и сказали Иуде, говоря: Фамарь, невестка твоя, впала в блуд, и вот, она беременна от блуда».

Живот у нее уже раздулся, но она, в отличие от несчастной Каллисто, и не думает скрывать свою беременность. Она точно знает, от кого понесла — от мужчины, который отказывается дать ей в мужья своего младшего сына, того мужчины, чьи трость, перевязь и печать хранятся у нее.

«Иуда сказал: выведите ее, и пусть она будет сожжена» [88].

Но, как я уже сказал, Фамарь — женщина хладнокровная. Она собственными руками строит опасную действительность, и главную роль в ней она предназначает себе.

Но когда повели ее, она послала сказать свекру своему: я беременна от того, чьи эти вещи. И сказала: узнавай, чья это печать и перевязь и трость [89].

Вот так — перед всем народом, собравшимся посмотреть на сожжение грешницы, перед уже приготовленным для нее костром.

Иуда узнал, и сказал: она правее меня, потому что я не дал ее Шеле, сыну моему. И не познавал ее более [90].

Эта фраза представляет Иуду в положительном и правильном свете. Когда он возлежал с ней, он не узнал ее, но он не использует это облегчающее обстоятельство, чтобы уйти от ответственности. Он признает свою ошибку и больше не намерен прикасаться к этой женщине.

Что же касается Фамари, то ее успех был полным и даже более того: Фарес и Зера, близнецы, которые родились у нее от свекра, стали отцами колена Иуды. Томас Манн заостряет эту мысль. Он утверждает, что Фамарь поняла, какое великое будущее предназначено народу Израиля, и решила принять в нем участие.

Фамарь твердо решила, чего бы это ни стоило, вставить себя с помощью женского своего естества в историю мира. […] Она не хотела быть в стороне. Эта девушка хотела выйти на столбовую дорогу, дорогу обетованья. Она хотела войти в эту семью, включиться своим лоном в цепь поколений, которая вела к благу, уходя в даль времен.

Иначе говоря, она хотела присоединиться к дому Давида, к будущему мессии, которому предстоит родиться в этом доме.

И в самом деле, как мы уже говорили, Фамарь — наша праматерь. Сыновья Рахили, кроме немногих из колена Вениамина, исчезли в изгнании вместе с остальными десятью коленами. Из сыновей Лии остались только Симеон (Шимон) и Левий (Леви), которые ассимилировались в других коленах (хотя мерзкие черты их характера можно опознать среди нас и сегодня). Большинство из нас принадлежит к колену Иуды. Иуда наш праотец, и его невестка, которая нарядилась в блудницу, украла его семя и забеременела от него, — она наша праматерь. Так что судьбе и в этой истории осталось место для смеха.

Другой литературный герой, тоже склонивший судьбу по своему желанию, притом весьма изощренным путем, — это Томас Трейси, герой романа Уильяма Сарояна «Тигр Томаса Трейси». Кажется, я уже упоминал здесь эту историю, которую очень люблю.

Когда Томасу Трейси было три года и он судил о вещах по тому, как звучали их названия, кто-то сказал при нем «тигр». И хотя Томас не знал, какой он, этот «тигр», ему очень захотелось иметь своего собственного.

Однажды он гулял с отцом по городу и увидел что-то в витрине рыбного ресторана.

— Купи мне этого тигра, — попросил он.

— Это омар, — сказал отец.

— Омара не надо [91].

Прошли годы. Трейси подрос и однажды увидел своего тигра в клетке зоопарка.

Это была спящая черная пантера. Она тут же проснулась, подняла голову, посмотрела на него в упор, поднялась, голосом черных пантер произнесла, не раскрывая пасти, что-то вроде «айидж», подошла к самой решетке, постояла, глядя на Томаса, а потом повернулась и побрела назад, на помост, где она до этого спала; там она плюхнулась на живот и уставилась в пространство, куда-то далеко-далеко — за столько лет и миль, сколько их вообще существует.