Девушка лет двадцати - Кингсли Эмис Страница 34

Но когда Вивьен оделась, демонстрируемый ею наряд подействовал на меня удручающе. В основном он представлял собой нечто привычно-благопристойное – то есть бесформенно-безвкусное и столь заурядное, что глаза бы не глядели. Как частенько и раньше, я все пытался определить цвет, однако меня заклинивало где-то в безымянном пределе между коричневым и лиловым. Вивьен пыталась оживить свой наряд блестящим зеленым пояском, зеленым шарфиком иного оттенка, какой-то зеленой, уже третьего оттенка, ленточкой в волосах, но исправить положение могли бы разве что ожерелье из ссохшихся черепов и кольцо, продетое в нос. Я надел костюм. Попивая бьянко с содовой в гостиной, она небрежно бросила:

– У тебя кто-то еще был, да?

– Да. В субботу. Как ты догадалась?

– По тому, как ты смотрел на меня перед тем, как мы… начали. Обычно ты, по крайней мере, меня видишь, а сейчас мне не показалось. Она тоже хорошенькая?

– Да, как ты. То есть не как ты, хорошенькая, и все.

– И такая же умница?

– О боже! Нет.

– И так же хороша? – Она бросила в сторону спальни пламенный и, по ее представлениям, явно похотливый взгляд.

– Я бы не сказал.

(Скорей всего, это была ложь, но я не позволил скоропалительной восторженности овладеть собой после первой же ночи.)

– Тогда зачем она тебе?

– А в то воскресенье и вчера я на тебя смотрел?

– Возможно; я не обратила внимания. Вероятно, ты старался за собой следить. Зачем она тебе?

– Ну… Не обязательно быть такой же хорошенькой и такой же сексуальной, как ты, можно просто считаться и хорошенькой и сексуальной. Притом была поздняя ночь. Притом в какой-то мере проявила инициативу она.

– Судя по всему, она уже со многими проявляла, да?

– Понятия не имею. Думаю, что с немногими.

– И когда ты с ней в очередной раз встречаешься?

– Сомневаюсь, что это еще когда-нибудь произойдет, – сказал я, и это была чистейшая правда, хотя я не смог не удержаться, чтоб не намекнуть на более возвышенную причину своего сомнения, а не на вполне определенный отказ Пенни лично мне, так сказать, и еще Гилберту, который попробует вмешаться.

– По-моему, она моложе меня.

– Незначительно, но, если бы ты не спросила, мне не пришло бы в голову сравнивать.

– Кто она? Чем занимается?

– Она дочь Роя Вандервейна.

– Опять он! Хотя почему «опять», ты вечно при нем. Ну и дела! Так этот черный тип явился свернуть тебе шею?

– Нет, он просил помочь ему в одном деле.

– Выходит, он малый без затей?

– Послушай, к чему нам эти разговоры? Я ведь не спрашиваю, как у тебя с тем другом! Судя по твоему описанию, он мне в подметки не годится, ведь ты и сама призналась, да пусть он хоть в сто раз умней и лучше в постели, какой бы он ни был, но он с тобой спит, поэтому с твоей стороны просто несправедливо интересоваться моей личной жизнью!

– Нет, как раз очень справедливо! Вот если бы я принялась досаждать тебе, выкидывать всякие номера, выяснять отношения, пытаться заставить тебя с ней порвать – тогда бы да. Но я ведь ничего такого не сказала, верно? Не вышла за рамки здравого смысла.

– Да, с тобой нельзя не согласиться.

– Благодарю. Тот мой друг несколько умней тебя и почти так же хорош в постели, – сказала Вивьен, уже второй раз за вечер навязывая мне эту информацию.

– Ясно. Но мне по-прежнему твой интерес к моим делам непонятен.

– Нет и не надо! Все, хватит об этом. Больше я на эту тему не заговорю и не желаю, чтобы ты считал, будто это меня волнует, даже если я молчу.

Надо сказать, она сдержала слово, отказав себе даже в скудной доле будничной нормы угрюмой озабоченности, пока мы обедали у Берторелли на Шарлотт-стрит, потом смотрели триллер, в котором действие происходит на атомной подводной лодке и который я предпочел венгерскому фильму о жизни Листа, казавшийся ей более для меня подходящим, а также на протяжении дальнейших событий этой ночи. И все же мне бы так хотелось, чтоб последних ее фраз в разговоре о Пенни не было, потому все во мне тревожно напряглось, когда за завтраком Вивьен спросила:

– Кстати, Дуг, ты в понедельник очень занят?

Я вытащил свой календарик:

– Я бы сказал, частично. Но мне ничего не стоит переиграть. А разве ты вечером не навещаешь отца?

– Ну да, хотя я подумала, может, нам поехать вместе? Он частенько о тебе спрашивает.

– Чтоб втроем провести вечер?

– Ну да, я подумала, что могла бы заскочить за тобой сюда к шести, чтобы потом, – продолжала она, глядя в окно, – вдвоем отправиться примерно в четверть седьмого.

– Чудесно! Звучит заманчиво.

Я вышел победителем из традиционного сражения, не позволив Вивьен мыть после завтрака посуду, проводил ее, помыл посуду, написал одно письмо и погрузился в безделье до тех пор, пока три коротких звонка не возвестили об уходе на работу возражавшей против моей игры на рояле бухгалтерши Гвинет Икбаль, которая жила внизу. По этой причине я немедленно сел за инструмент, хотя и знал, что также возражавший против моей игры Фазаль Икбаль сидит дома и просидит еще с час или больше, занимаясь бог его знает чем. Однако он был более терпим к моей игре, поскольку я возражал – и, как мне казалось, имея больше оснований, – против вибрирующих завываний, перемежающихся взрывами громких щелчков, которые Фазаль имел обыкновение производить с помощью некоего принадлежавшему ему прибора и которые я терпел.

Я проиграл весь бетховенский опус № 109 сначала частями, а после чашки кофе весь целиком. По завершении сказал себе, что, может быть, Икбали вовсе не так уж привередливы. С прилежным усердием руки следовали за мыслью, однако мысль текла слабо и вяло, позволяя глазам брать на себя львиную долю ее обязанностей. Я сказал себе, что моя излюбленная отговорка: из меня не вышло пианиста-солиста из-за упорного нежелания моего учителя фортепиано воспрепятствовать моему переключению на духовой инструмент и уходу в духовой оркестр, – была лишь отговоркой, не более. Что говорить, бренчание на фортепиано сохранилось как связующее звено с прошлым, однако в будущем стоит ограничиться клавиатурой пишущей машинки, что принесет более определенные и осязаемые результаты.

К половине двенадцатого я решил, что с меня хватит, и вышел из дому в надежде, что какой-нибудь королевский кортеж, или спортивное мероприятие, или же одновременный приток в центр Лондона по какой-то таинственной, типа миграции леммингов, причине дополнительно десятка тысяч автомашин позволит мне убить хотя бы минут сорок пять из оставшегося времени. Ни черта подобного, как сказал бы в данном случае Рой. Как обычно в таких ситуациях и происходит, большая часть горожан устремилась в то утро по кольцу, а большая часть оставшихся уже отбыла на побережье Ла-Манша. Водители автобусов, на которые я садился и пересаживался, демонстрируя натиск и удаль, прорывались через светофоры на последнем мигании желтого, выруливая в самые удобные для движения ряды и устремляясь вокруг Марбл-арч и Гайд-парка с такой неистовостью, будто иначе им грозило увольнение. Без двух минут двенадцать я поднимался по ступенькам в Александра-холл. В вестибюле тип с маленькой головкой и в Униформе с непонятной враждебностью ринулся вперед, преграждая мне путь. Практически немедленно меня признав, он в лице поменялся, изобразив опять-таки непонятное радушие.