10 мифов об СССР - Александр Бузгалин Страница 34

Постановление ЦК от 14 марта 1930 года «Об искривлениях партлинии в колхозном движении» и вышедшая 5 марта в «Правде» статья И. В. Сталина «Головокружение от успехов», конечно, сыграли свою роль в устранении многих перегибов. Приостановка репрессивных мер тут же отозвалась как сокращением членства в колхозах, так и сокращением антиколхозных выступлений.

Но и после постановления от 14 марта благополучие в колхозном движении не наступило. Конечно, наиболее уродливые случаи «административного восторга» (вроде того, когда секретарь Новоторжокского райкома запугиванием и арестами довел уровень коллективизации в районе до 96,8 %, обобществив все, вплоть до личных вещей) были устранены. Но уже через две недели после принятия постановления «Об искривлениях партлинии в колхозном движении» (28 марта 1930 г.) Канский окружком ВКП (б) принял постановление о завершении коллективизации к началу весенней сельскохозяйственной кампании [231].

В чем же дело? Может быть, прав был И. В. Сталин, когда главными виновниками перегибов объявлял местных работников? Дело было в другом. Местные работники хорошо усвоили, на кого им ориентироваться. Постановление ЦК, даже наикатегоричнейшее, само по себе еще с работы не снимет. А вот комиссия ЦК под руководством Л. М. Кагановича – может снять. На совещании Козловского окружкома ВКП (б) 20 марта 1930 года Каганович заявил: «Нужно биться до конца сева за коллективный выезд в поле, антиколхозников исключать из колхоза, отрезать им землю в отдаленности, не давать кредита и т. д.» [232]. (Важно заметить, что выйти из колхоза и быть исключенным из колхоза – существенная разница. Во втором случае на человека автоматически ставилось клеймо политической подозрительности.) Что же было тут делать: спорить с Кагановичем или подшить постановление ЦК в папку и засунуть поглубже в шкаф? Но в 1930 году еще не все партийные работники склонны были рассуждать подобным образом. Подвергшись критике на областной партконференции, секретарь МК ВКП (б) на III Пленуме МК вынужден был самокритично признать: «Когда я в заключительном слове говорил о колебаниях середняка, подчеркивая неизбежность этих колебаний, я не поставил в центр внимания вопрос о том, что основной причиной отлива из колхозов являются наши извращения и перегибы» [233].

При всех перегибах насаждение колхозов все же продвигалось вперед. И главным мерилом его успехов сделались не достижения коллективного земледелия, а рост хлебозаготовок. Колхоз давал чудесные результаты: при том же урожае заготовки подскакивали чуть ли не вдвое! В самом деле, если в 1928 году при валовом сборе 73,3 млн т было заготовлено 10,8 млн т хлеба, то в 1929 году при урожае 71,7 млн т заготовили 16,1 млн т хлеба. Ну чем не доказательство успехов колхозного строя? А в 1930 году собрали небывалый урожай – 83,5 млн т и заготовили 22,1 млн т [234]. И. В. Сталин поспешил удовлетворенно объявить с трибуны XVI съезда ВКП (б), что «мы сумели уже разрешить в основном зерновую проблему». [235]Хотя, по данным Центрального управления народнохозяйственного учета Госплана СССР (заменившего несговорчивое ЦСУ), сбор на деле составил 77,2 млн т [236], дутые цифры смело озвучивались с высоких трибун. Правда уже становилась ненужной.

В 1928/29 и 1929/30 годах произошел резкий скачок в применении такой плановой формы заготовок, как контрактация посевов, которая давала государству определенную уверенность в получении хлеба, а крестьянину – в получении промтоваров. Доля законтрактованных посевов выросла с 1,8 % в 1928/29 г. до 73,5 % в 1930/31 г. [237]Охватив в 1930 г. контрактацией большую часть посевов, государство, установив постановлением СТО СССР от 9 сентября 1929 года обязательные нормы сдачи зерна с гектара – в среднем не ниже 3 ц (с дифференциацией по социальному признаку), ликвидировало для зерновых систему выдачи авансов при заключении договоров контрактации [238]. Правда, колхозы, выполнившие план заготовок, получали право с каждого рубля, полученного за хлеб, 35 коп. истратить на закупку дефицитных товаров (единоличники – 30 коп.). Однако завоз тканей, одежды и обуви в деревню сократился; если в 1928/29 году он, по материалам Наркомснаба СССР к отчету правительства XI съезду Советов, составлял 1218,0 млн руб., то в 1929/30 году – 1041 млн руб.

Успехи в решении зерновой проблемы сопровождались, однако, тревожными симптомами. С осени 1929 года в городах карточное снабжение было введено повсеместно. Валовой сбор 1931 года составил всего 69,5 млн т. Правда, заготовки подскочили до еще более высокого уровня, чем в урожайный 1930 год, – с 22,1 до 22,8 млн т. Товарность колхозов подпрыгнула с примерно 27 % в 1930 году до 39 % в 1931 году [239].

А в планировании хлебозаготовок царил бюрократический произвол. В результате неравномерного распределения плана заготовок 1931 г. на Северном Кавказе, например, выдача зерна в среднем на одно крестьянское хозяйство в колхозах колебалась:

в Армавирском районе – от 26 до 2192 кг;

в Благодарненском районе – от 54 до 1269 кг;

в Петровском районе – от 298 до 3459 кг;

в Виноделенском районе – от 41 до 1490 кг [240].

Такой разрыв обеспеченности хозяйств зерном (до 84 раз!) нельзя объяснить никакими рациональными экономическими причинами.

В результате такой системы заготовок на ряд районов страны надвинулся призрак голода, и значительную часть заготовленного зерна приходилось везти обратно в деревню, возвращая его хозяйствам в виде семенной и фуражной ссуды. В 1931 г. эта ссуда составила в процентах к объему сданного хлеба:

в Уральской области – 45;