Блондинка. том I - Джойс Кэрол Оутс Страница 34

Голова у нее кружилась от слабости и от голода, но когда в столовой она попыталась есть, ее затошнило. На ужин подали макароны с тертым сыром и мелкими кусочками подгоревшего мяса. Но она смогла заставить себя съесть только кусок белого хлеба, медленно жевала, медленно глотала. А потом, убирая со стола, едва не уронила поднос с грязными тарелками и чашками — спасла положение какая-то девочка, успевшая подхватить его. А потом на кухне пришлось скрести и отмывать котелки и жирные сковородки под хмурым взглядом поварихи. Из всех работ в приюте это была самая тяжкая и противная, не считая, конечно, мытья туалетов. Правда, она оплачивалась. Десять центов в неделю.

Стыд и позор! Но ты восторжествуешь над этим позором!

В ноябре 1938-го, когда Норма Джин вышла наконец из приюта и поселилась с приемными родителями в Ван-Найсе, «на счету» у нее накопилось 20 долларов 60 центов. В качестве прощального подарка доктор Миттельштадт удвоила эту сумму. «Вспоминай о нас добрым словом, Норма Джин».

Иногда — да, но чаще всего нет. Настанет день, и она напишет историю своей сиротской жизни. Ее гордость так дешево не продается.

Если честно, не было у меня никакой гордости! И стыда — тоже! Я была благодарна за каждое доброе слово, за каждый восхищенный взгляд любого встречного парня. Собственное тело казалось мне чужим, луковицей, торчащей из земли, которая вдруг стала разбухать. Нет, разумеется, она прекрасно замечала изменения в своей фигуре — как набухают груди, как становятся шире бедра, как округляется так называемая «попка». Именно так одобрительно и шутливо-любовно было принято называть эту часть женского тела. Какая славная попочка! Ты только погляди, до чего симпатичная у нее попка! Эй, детка, детка! Кто она такая? Шикарная телка! Жаль, что еще девчонка, а то б я ее…

Норму Джин пугали эти изменения. Если б Глэдис видела, она бы не одобрила. Глэдис, которая сама была такой стройной и гибкой; Глэдис, которой всегда нравились только женственно-худощавые кинозвезды типа Нормы Талмидж, Греты Гарбо, юной Джоан Кроуфорд и Глории Свенсон, а вовсе не мясистые пышки-актрисы, такие, как Мей Уэст, Маргарет Дюмон или же Мей Марри. Глэдис очень долго не видела Норму Джин и определенно не одобрила бы этих изменений в фигуре дочери.

Норме Джин и в голову не приходило задуматься над тем, как может выглядеть сама Глэдис после долгих лет заточения в психбольнице.

То письмо, в котором Глэдис отказалась подписать бумаги на удочерение Нормы Джин, оказалось последним. Да и Норма Джин тоже больше не написала матери ни одного письма, лишь посылала поздравительные открытки ко дню рождения и Рождеству. (А в ответ — ничего, ни слова! Впрочем, Христос учил: давать всегда лучше, чем брать.)

Обычно робкая и послушная, Норма Джин просто потрясла Эдит Миттельштадт взрывом гнева и истерикой. Почему это ее гадкая мать, ее больная мать, ее гадкая, ужасная, сумасшедшая мать имеет право разрушать ее жизнь? Почему в стране такие дурацкие законы, делающие ее целиком зависимой от прихотей женщины, которая содержится в сумасшедшем доме и, возможно, никогда не выйдет оттуда? Это нечестно, это несправедливо и объясняется только тем, что Глэдис просто ревнует ее к мистеру и миссис Маунт и ненавидит ее.

— А ведь я молилась! — прорыдала Норма Джин. — Я сделала, как вы говорили, и все молилась и молилась!

Тут доктор Миттельштадт заговорила с ней сурово и строго, как обычно говорила со всеми остальными сиротами, находившимися на ее попечении. И напомнила Норме Джин о «слепом эгоизме». О том, что она, видимо, так и не уловила главной идеи «Науки и здоровья». А ведь там ясно сказано: «Молитва не может изменить формы нашего существования, она способна лишь сделать его более гармоничным».

Тогда, злобно подумала про себя Норма Джин, что толку от всех этих молитв?..

— Знаю, ты разочарована, Норма Джин, и очень-очень обижена, — вздыхая, заметила доктор Миттельштадт. — Я и сама разочарована. Эти Маунты такие милые люди! Добрые христиане, пусть даже не сайентисты, и очень тебя полюбили. Но твоя мать… У нее все еще замутнено сознание, это надо понимать. Она — ярко выраженный «современный» тип, невротический. Она больна, потому что сама отравляет себя отрицательными мыслями. А ты свободна. Ты способна отринуть все подобные мысли и каждую минуту возносить хвалу Господу за то, что дал тебе этот бесценный дар, жизнь!

Больно нужен ей этот поганый Господь со всеми его проклятиями и благословениями!

Но она не осмелилась произнести эти слова вслух. И лишь покорно кивала, вытирая слезы, пока доктор Миттельштадт продолжала ее увещевать. Да! Так оно и есть.

У директрисы был такой убедительный и теплый голос. И ищущий взгляд. В этих глазах, казалось, светилась душа. И ты не замечала, какое усталое, обвисшее и морщинистое у нее лицо, не видела, что дряблые толстые руки покрыты коричневатыми пятнами, а на подбородке пробились жесткие волоски и она старается скрыть все это — под длинными рукавами и гримом. Как поступает движимая тщеславием любая грешная женщина. Наметанным глазом, точно в объективе кинокамеры, фиксировала Норма Джин все эти несовершенства. Ибо согласно логике кино эстетика превалирует над этикой. Быть «не красавицей» прискорбно, но сознательно быть «не красавицей» просто аморально. При виде доктора Миттельштадт Глэдис, очевидно, просто поморщилась бы. Глэдис бы насмешничала и строила гримасы у нее за спиной. И надо сказать, очень широкой была эта спина, обтянутая темно-синей саржей. Но Норма Джин все равно восхищалась директрисой Миттельштадт. Она такая сильная! Ей безразлично, что скажут или подумают о ней люди.

А доктор Миттельштадт тем временем говорила:

— Я тоже заблуждалась. Меня ввели в заблуждение эти врачи из норуолкской больницы. Возможно, тут нет чьей-то конкретной вины. Но, Норма Джин, мы можем поместить тебя в отличный воспитательный дом. Для этого вовсе не требуется разрешения от твоей матери. Я найду для тебя такой дом, причем с религиозным уклоном, дорогая. Обещаю!

Любой дом. Любой!

И Норма Джин пробормотала тихо:

— Спасибо вам, доктор Миттельштадт.

А потом вытерла покрасневшие глаза салфеткой, что протянула ей эта женщина. А сама, казалось, стала меньше, вся так и съежилась, снова стала робкой и послушной девочкой с детским трогательным голоском. И доктор Миттельштадт растроганно заметила:

— В этом же году, к Рождеству, Норма Джин! С Божьей помощью. Обещаю.

Нет, если вдуматься, все же это вряд ли случайное совпадение, что вторым именем у Мэри Бейкер Эдди было Бейкер, а фамилия Нормы Джин Бейкер была именно Бейкер.

В школе Норма Джин нашла в энциклопедии МЭРИ БЕЙКЕР ЭДДИ и узнала, что та являлась основательницей «Церкви Христа-Ученого», что родилась она в 1821 году, а умерла в 1910-м. Нет, не в Калифорнии, но ведь это не так уж и важно; люди путешествуют по всей стране на поездах и аэропланах. Первый муж Глэдис, мужчина по фамилии Бейкер, навеки умчался из ее жизни. И возможно — почему бы и нет? — являлся родственником миссис Эдди. Ведь неспроста же именно «Бейкер» было вторым ее именем. Нет, она наверняка имела к нему какое-то отношение.