Куриный бульон для души. Прощение исцеляет. 101 теплая история о том, как оставить прошлое и начать двигаться вперед - Эми Ньюмарк Страница 34

Я подумала тогда: бедняга, из каких же источников он почерпнул сведения о «благословенной» жизни моей матери?

А с другой стороны, какими еще словами он мог почтить память женщины, которая не оставила после себя ни добрых дел, ни добрых воспоминаний? Проявления ее чувств были так скупы и так ничтожны! Да и те чувства, которые она посылала в мир, в основном были чувствами негативными, пропитанными горьким ядом. К сожалению, даже если бы я сама писала для матери надгробную речь, я бы не нашла других – более нейтральных, – слов чем те, что подобрал для нее пастор.

Что касается ее «мирной» смерти… Как можно назвать мирной смерть человека, который не был в мире даже с самим собой? Может, я чего-то не знала? Может, на смертном одре мать действительно примирилась с жизнью и получила прощение и очищение? Может, она и в самом деле на пороге смерти обрела свободу, и это помогло ей перейти в лучший мир?

Не знаю, не знаю. Хотелось бы верить. Но нет, я не думаю, что что-то подобное случилось.

Я не знаю куда она ушла.

На похоронах мой брат-близнец произнес прекрасную речь. Он не восхвалял ее заслуги, ее самоотдачу, ее «легкую жизнь». Вместо этого он обратился к ее внукам. Он сказал им, что важно делать правильный выбор в крупных делах, но особенно важен правильный выбор в мелочах. Чужие люди, сказал он, могут запомнить вас за великолепный поступок или огромное достижение. Однако для тех, кого вы любите, по-настоящему важны небольшие добрые дела, которые вы делаете каждый день.

Моя мать пожала плоды тяжелой жизни. И я не хочу приукрашивать ее образ. Может быть, судьба ей и давала шансы, чтобы она смогла измениться, но она ими не воспользовалась. Коварное пристрастие к алкоголю, наркотикам и мужчинам убило ее волю.

Наши отношения были хрупкими, сложными и порой ошеломляюще болезненными из-за эмоциональной разобщенности. Вряд ли я когда-нибудь смогу забыть свои ранние годы, когда матери не было рядом или ей было наплевать на нас с братом или когда от взаимодействия с ней я едва не сошла с ума. Хотя мы никогда и не испытывали физического насилия – эмоциональное насилие было ничуть не легче. Я росла с постоянным чувством разочарования. А иногда проживала и страшные моменты отчаяния. Однако во все времена спасительным якорем для меня были надежда и вера, что со временем все станет лучше. Каким-то чудом надежда и вера помогали мне выживать.

Находясь у постели матери, пока она умирала, я чувствовала, что время уходит впустую, – сидеть рядом с ней было тяжело, словно я несла повинность. Пока мы жили вместе, я делала вид, что у нас все в порядке. Когда стали жить порознь, я стала много размышлять о том, что мешало нам жить нормально. Но каждый раз я верила, что когда-нибудь все будет иначе.

В последние дни ее жизни я сказала себе, что буду стараться проявлять к ней доброту. Мы заключили негласный мир. Я находила приятные для нас обеих темы для разговоров – о цветах, о собаках. И избегала тем, которые были бы болезненны для нас обеих: о сложностях наших взаимоотношений, о том, что мы потеряли, пока жили каждый сам по себе, и о том, в чем так и не смогли разобраться.

Когда я выходила из палаты, прощаясь, я сказала ей, что люблю ее. Не уверена, что я была абсолютно искренна. Но я очень надеялась, что эти слова дадут ей хотя бы иллюзию покоя. Я знаю, актриса из меня никудышняя. Но у меня получилось прозвучать без фальши. И мое: «Я люблю тебя, мама», – согрели ее сердце перед смертью.

Та пустота, которую я ощутила после похорон матери, долго причиняла мне беспокойство, но все же воспринималась мной как благо. В конце концов, думала я, если от тяжелого прошлого избавиться невозможно, если его невозможно похоронить, то ту пустоту, которая осталась у меня на сердце, я могла бы считать не бессердечием, а воспринимать ее как холст, отбеленный каким-нибудь очистительным средством, которое я, возможно, со временем назову прощением и исцелением.