Карамело - Сандра Сиснерос Страница 34

Итак, я была сиротой, или, по крайней мере, наполовину сиротой, поскольку потеряла мать, что, как все знают, равнозначно потере обоих родителей – ведь некому дать тебе добрый совет, особенно в случае повторной женитьбы отца. И вот она я, хорошая девочка из хорошей семьи, оставшаяся, согласно поговорке – sin madre, sin padre, sin perro que me ladre, – после эпидемии тифа, прокатившейся по городу и лишившей меня матери в том возрасте, когда я еще не могла толком причесаться и потому ходила despeinada ^[217]с колтунами на голове, такими ужасными, что их было невозможно вычесать, и мне пришлось отрезать волосы в День святого Иоанна Крестителя, что празднуют 24 июня, когда тебя будят спозаранку, чтобы до рассвета выкупать в реке, а затем отрезают тебе волосы большим ножом, а все, облаченные в скапулярии и с четками в руках, поют: San Juan, San Juan, atole con pan, и цветы в честь Дня святого Иоанна Крестителя белые-пребелые, как жасмин, но пахнут ванилью, но о чем это я?

Сама видишь, случилось так, что я, девочка из хорошей семьи, бедная родственница, можно сказать, Золушка, поскольку мачеха услала меня прочь, словно я была una cualquiera, никем, деревенской прислужницей – мне хочется плакать, рассказывая вам эту часть моей истории, – никем и ничем, и отец позволил изгнать его плоть и кровь своей новой жене, злой мачехе, наложившей на него мощное заклятие и убедившей моего отца в том, что мне будет лучше в столице, хотя в действительности она просто хотела избавиться от меня, потому что, я забыла сказать тебе, у нее были собственные дети, у этой женщины.

Ну как мне рассказать тебе обо всем этом? До того как мой отец женился во второй раз, я, да, жила провинциальной жизнью в Санта-Мария-дель-Рио, изучала катехизис и училась вышивать.

Ну, это был городок, где все жители пахли лошадьми, и я была совсем не прочь, видите ли, перебраться в столицу, но откуда мне было знать, что я окажусь там на правах прислуги, пусть даже и обоснуюсь на кухне кузины своего отца. Какое варварство! Ну так, сказали мне, вот тебе швабра, и давай действуй. Моя жизнь была не лучше, чем у живущей на крыше сторожевой собаки, что лаяла ночи напролет, или у кудахтающих цыплят, снующих посреди кожуры от апельсинов.

Иногда перед наступлением темноты, после того как все вдоволь наорались на меня, веля сделать то-се и кто его знает что еще, я оказывалась на крыше и смотрела на огни города, простиравшегося передо мной словно ночное небо. Не знаю, я всегда была… Всегда были вещи, которые я держала в себе. Только ты слышала эту мою историю, Селая, только ты. Иногда мое сердце походило на канарейку в клетке, скачущую туда-сюда, туда-сюда. И если канарейка не желала успокоиться, я, чтобы не чувствовать себя такой одинокой, разговаривала с Богом.

Потому что я не была плохой, понимаешь меня? Я никогда не вела себя действительно плохо по отношению к кому-либо. Чем я заслужила оказаться запертой в том бедламе, что назывался домом? Моя Тетушка Фина с ее бесчисленными детьми была слишком измождена, чтобы замечать, что я una señorita и что иногда мне нужно поговорить с кем-то о некоторых вещах, и потому я переживала очень трудные для себя времена, но, как говорится, Бог стискивает твою шею, но не душит. И я была так молода и одинока в то время под чужим небом, что ты не можешь себе этого представить… ну как мне рассказать тебе об этом?

Иногда, если я говорила, что мне нужно исповедоваться, меня отпускали в церковь. Прохлада, подобная прохладе внутри горы, когда поезд проезжает по тоннелю, понимаешь меня? Покой, подобный покою до рождения мира. И у меня есть одно странное воспоминание, непонятно откуда взявшееся. Я маленькая, и кто-то сажает меня себе на колени, чтобы надеть мне на ногу упавшую с нее туфельку и застегнуть ее, потому что в те времена нужно было иметь специальный крючок, чтобы сделать это, и этот кто-то, застегивающий туфельку, нянчащий меня, присматривающий за мной, – моя мать, хотя я и не знаю этого наверняка. А если это была не моя мать, то тогда сам Бог, а это то же самое, что мать, и я чувствовала себя любимой, находящейся под присмотром, пребывающей в полной безопасности, абсолютно счастливой, и чьи-то руки обнимали меня, и я знала, что меня никто никогда не обидит. Это была мама. Или Бог. Я убеждена в этом.

Mija, даже когда ты совсем одна, Бог рядом. И то время до встречи с твоим дедушкой было самым на моей памяти одиноким временем в моей жизни, для меня, молодой señorita, жившей в Париже Нового Света, в городе с грандиозными балами, и музыкой, и прочими диковинами, где можно было и людей посмотреть, и себя показать, но что из этого я знала? Мир начинался и кончался в доме моей Тетушки Фины, где меня звали по имени только в том случае, если хотели что-то приказать мне.