Мы совершенно не в себе - Карен Джой Фаулер Страница 34

– Да конечно, – заметил Редж. – Компашка тонких ценителей. Истинных любителей искусства.

Редж сообщил, что у мужчин искусство перформанса ассоциируется с женщинами, разрисовывающими свое тело менструальной кровью, и им это не нравится. А вот шлюхи – другое дело, шлюхи им очень даже.

Харлоу считала, есть существенное различие между шлюхой и женщиной, управляющей шлюховатой марионеткой. Редж считал, что нет никакой разницы, ну или женщины полагают, что она есть, только мужчинам на это плевать.

– Ты меня зовешь шлюхой? – рявкнула мадам Дефарж. – Кто бы говорил, мать твою!

Музыка стала медленнее, но не тише. Харлоу с Реджем вернулись к своим напиткам. Белый парень в надетой задом-наперед бейсболке – “рэпер хренов”, сообщил мне Редж так, чтобы парень услышал, что означало очень громко, – подошел и пригласил Харлоу потанцевать. Она всучила ему мадам Дефарж.

– Видишь? – сказала она Реджу. – Она танцует с ним, а я танцую с тобой.

Она протянула руку, и Редж привлек Харлоу к себе. Они отошли от барной стойки, прильнув друг к дружке, ее руки на его плечах, его – в ее задних карманах. Парень в перевернутой бейсболке в недоумении таращился на мадам Дефарж, пока я не забрала ее, сказав:

– Она не для танцев. Очень ценная.

Диджей зажег стробоскоп. Бар превратился в какой-то танцзал проклятых. Редж вернулся и долго мне что-то рассказывал, его лицо от стробоскопа мигало, как на перемотке слайдов. Я кивала, пока меня не укачало, потом уставилась на изгиб его острого носа, чтобы сфокусироваться. Он не кричал, поэтому я не слышала ни слова.

Я еще покивала, выказывая согласие, и одновременно втолковывала, что его соображения о суперсилах – полная ахинея, не имеющая ни малейшего отношения к реальной жизни. “Чепуха, – говорила я. – Вздор. Чушь. Ерунда. Пурга. Дичь”.

Мой взгляд упал на его грудь. На футболке был ярко-желтый принт дорожного знака с контурами бегущего семейства. Впереди отец тащил за руку жену. Жена тащила ребенка, а ребенок – куклу, тоже за руку. Я из Индианы, и Дэвис – не Сан-Диего. Я понятия не имела, что это настоящий дорожный знак, предостерегающий от наезда на нелегальных иммигрантов. Ребенок и кукла летели по воздуху, так быстро бежала эта семья. Я видела, как напряжены их ноги, как развеваются косички маленькой девочки. Тут, наверное, стоит упомянуть, что я приняла пару таблеток, выданных Харлоу. Хорошо еще, я раньше не сталкивалась с давлением сверстников; выяснилось, что у меня с этим обстоит неважно.

– Хрень собачья, – сказала я. – Туфта. Брехня. Бред сивой кобылы.

Редж сказал, ничего не слышно, так что мы вышли на улицу, где я поведала ему о зеркальном тесте. Не помню, с чего мне это пришло в голову, но я чуть ли не лекцию ему прочла. Рассказала, что некоторые особи, например, шимпанзе, слоны и дельфины узнают себя в зеркале, а другие, как собаки и голуби, гориллы и дети – нет. Уже Дарвин задумался об этом, когда однажды поставил на землю в зоопарке зеркало и наблюдал, как в него смотрятся два молодых орангутана. А позднее, сто лет спустя, психолог Гордон Гэллап усовершенствовал тест и наблюдал, как шимпанзе используют зеркало, чтобы заглянуть в свои рты, увидеть части тела, которые можно рассмотреть только с его помощью. Я сказала Реджу, что мы пользуемся зеркальным тестом для самопознания со времен чертова Дарвина, и поверить не могу, что такой парень, между прочим, студент, полагающий, что знает все на свете, не в курсе таких фундаментальных вещей.

И потом невесть зачем – просто потому, что знала это – добавила, что психомантиумом называли зеркальную комнату, в которой люди пытались вступить в общение с духами умерших.

Мне вдруг подумалось, чем бы обернулся зеркальный тест в случае с идентичными близнецами, но я ничего не сказала, поскольку у меня не было ответа, а он мог бы сделать вид, что знает.

Возможно, я хотела вернуть поколебавшееся после откровений доктора Сосы ощущение собственной компетентности.

Я определенно вела себя как дура. Помню, Редж заметил, что болтать я горазда, и помню, хлопнула себя по губам, как будто меня раскусили. Потом Редж сказал, пора возвращаться внутрь, потому что я опять дрожу. И потому что он вроде уже все, что нужно, о зеркальном тесте узнал.

3

Дальнейшее осталось в моей голове в виде бессвязной нарезки кадров, к которой нас приучило кино. “Девочка-обезьянка: возвращение”, сбивчивая, рваная безумная гонка через весь город.

Вот я пытаюсь купить риса в кафе “Джек-ин-зе-бокс”. Редж, будучи не в духе, уже укатил домой. Харлоу восседает на моем велосипеде, а я опираюсь на руль. Мы долго зачитываем наш заказ в микрофон, по сто раз все меняя и сверяясь, точно ли нас поняла женщина на том конце, и в результате она отказывается нас обслуживать, потому что мы не на машине; она велит нам идти внутрь. Следует перепалка, которая заканчивается тем, что женщина зовет другую женщину, выше нее по должности, и та посылает нас ко всем чертям. Слова ко всем чертям с треском раздаются из похожей на снежок головы Джека ^[14]. Харлоу срывает микрофон, вооружившись одним лишь ключом от квартиры.

Вот я в пабе “Джи-стрит паб”, меня клеит черный парень в именной бейсбольной куртке, то есть, скорее всего, старшеклассник, но мы запойно и долго целуемся, так что все же надеюсь, что нет.

Вот я сижу, скрючившись, на мокрой скамейке у вокзала, уткнувшись лицом в коленки. И рыдаю, рыдаю, потому что сорвалась и все же представила то, что ни разу не давала себе представить. День, когда забрали Ферн.

Я никогда не узнаю доподлинно, что произошло. Меня там не было, Лоуэлла там не было. Могу поспорить, что и мамы там не было, а может, даже и папы.

Наверняка Ферн накачали снотворным. Наверняка она проснулась в незнакомом месте, как и я тем первым утром в моей новой комнате. С той лишь разницей, что, когда я заплакала, ко мне пришел папа. А кто пришел к Ферн? Может, Мэтт? Я позволяю себе это маленькое утешение – представить, что Мэтт был рядом, когда она проснулась.

Я воображаю ее такой, какой помнила в последний раз, безудержно пятилетнюю. Но теперь она не в домике на дереве швейцарской семьи Робинзонов, а в клетке со взрослыми, большими незнакомыми шимпанзе. Ползучее дерьмо! – говорит она, и дальше ей предстоит выучить свое место. Не просто что она – шимпанзе, но еще и самка, а значит, ниже по статусу, чем любой самец. Я знаю, Ферн никогда не согласилась бы на такое без боя.

Что они делали с ней в этой клетке? Да что бы ни было – случилось оно, потому что никто из женщин не воспротивился. Женщины, которые должны были постоять за Ферн – моя мать, аспирантки, я, – никто из нас не помог. Вместо этого мы изгнали ее туда, где не было ни намека на женскую солидарность.

Я все еще плачу, но каким-то образом очутилась в кабинке непонятно где – это не бар, потому что слышно все, что говорят вокруг. Я тут с Харлоу и двумя парнями, плюс-минус нашими ровесниками. Тот, что посимпатичнее, сидит рядом с ней, рука на спинке ее диванчика. У него длинные волосы, и он то и дело встряхивает головой, откидывая их с глаз. Второй парень явно предназначен для меня. Он довольно низкого роста. Мне это неважно. Я и сама невысокая. Альфа-самцам предпочитаю бета. Только он все уговаривает меня улыбнуться. “Не так уж все плохо”, – замечает он. Было бы мне пять, вздула бы его хорошенько.