Сон №9 - Дэвид Митчелл Страница 34

– Как вы все молоды и полны сил! Вот что значит юная кровь!

– Добрый вечер, Мама-сан. Тихо для субботы?

– Уже суббота? Здесь не всегда знаешь, какой сейчас День.

Даймон дерзко улыбается. Кофе и Бархотка – желанные гости везде, где есть мужчины, готовые раздеть их в своем воображении, но я, в джинсах, футболке, бейсболке и кроссовках, чувствую себя не в своей тарелке, будто землекоп на императорской свадьбе. Даймон хлопает меня по плечу:

– Я хочу пригласить своего брата по оружию – и наших замечательных спутниц – в комнату своего отца.

– Саю-тян может проводить вас…

Даймон прерывает ее. В его улыбке сквозит злость:

– Но ведь Мириам свободна.

Между Даймоном и Мамой-сан идет безмолвный обмен репликами. Мириам с несчастным видом смотрит в сторону. Мама-сан кивает, и по ее лицу будто пробегает дрожь.

– Мириам?

Мириам поворачивается обратно и улыбается:

– Это доставит мне такую радость, господин Даймон.

– В основном я езжу на кабриолете «Порше Каррера-четыре» цвета берлинской лазури. У меня слабость к «портам». Их изгибы, если присмотреться повнимательнее, в точности повторяют изгибы стоящей на коленях, покорно склонившейся женщины.

Даймон смотрит, как Мириам разливает шампанское. Бархотка опускается на колени:

– А ты, Эйдзи?

Прекрасно. Мы уже называем друг друга по имени.

– Я, э-э, предпочитаю двухколесные средства передвижения.

Бархотка восклицает с энтузиазмом:

– О, только не говори мне, что ездишь на «харлее».

Даймон заливисто хохочет:

– Как ты догадалась? Для Миякэ его «харлей» – это, как бы получше сказать, его пятая точка свободы между музыкальными тусовками, верно? Рок-звезд окружает столько дерьма, вы не поверите. Поклонницы, наркоманы, ворье – Миякэ недавно со всем этим покончил. Превосходно, Мириам, ты не пролила ни капли. Полагаю, ты часто практикуешься. Скажи, тебя давно держат в этой дыре в качестве официантки-то-есть-хостессы?

При свете лампы Мириам похожа на призрак, но не теряет достоинства. Комната наполнена интимностью и теплом. Я вдыхаю запах духов, косметики и недавно настеленного татами.

– Оставьте, господин Даймон, леди не говорят о возрасте.

Даймон распускает свой конский хвост.

– А дело в возрасте? Ну надо же. Ты, должно быть, очень счастлива здесь. Ну, я ко всем обращаюсь, шампанское готово, и я хочу провозгласить два тоста.

– И за что же мы типа пьем? – спрашивает Кофе.

– Во-первых: как Миякэ уже знает, я только что освободился от одной дрянной женщины, для которой забыть свое обещание все равно что шлюхе – вот хорошее сравнение – натянуть или снять резинку.

– Я точно знаю, каких женщин ты имеешь в виду,– кивает Кофе.

– Мы так хорошо понимаем друг друга,– вздыхает Даймон.– Выбирай, где поженимся: в Вайкики, Лиссабоне или Пусане?

Кофе играет серьгой Даймона.

– Пусан? Эта корейская клоака?

– Ядовитое местечко,– соглашается Даймон.– Можешь взять эту серьгу себе.

– Типа здорово. Итак, за свободу.

Мы звеним бокалами.

– А какой твой второй тост? – спрашивает Бархотка, гладя пальцами хризантему.

Даймон жестом указывает на Кофе и Бархотку.

– Ну, конечно же – за цвет истинной японской женственности. Мириам, ты смыслишь в таких вещах. Какими качествами должна обладать моя будущая жена?

Мириам обдумывает ответ:

– В вашем случае, господин Даймон, слепотой.

– Даймон хватается руками за сердце, будто хочет остановить кровотечение.

– О, Мириам! Где сегодня твое сострадание? Мириам любит кормить уток, Миякэ. Я слышал, к водоплавающим она относится с большим участием, чем к своим любовникам.

Мириам слегка улыбается:

– Я слышала, водоплавающие больше заслуживают доверия.

– Заслуживают доверия, ты говоришь? Или оказывают? Неважно. Ты согласна, что мы с Миякэ – самые счастливые мужчины в Токио?

Одно мгновение она смотрит на меня. Я отвожу взгляд. Интересно, как ее зовут по-настоящему?

– Только вы сами можете знать, насколько вы счастливы,– говорит она.– Это все, господин Даймон?

– Нет, Мириам, это не все. Я хочу травки. Той кармической смеси. И ты знаешь, как меня пробивает на жрачку, когда пыхну, так что принеси нам чего-нибудь поклевать примерно через полчаса.

В комнате есть ширма-фусума, за которой скрывается выход на балкон. Из дна ночи вырастает Токио. Всего месяц назад я помогал своему двоюродному брату чинить «Ротаватор» на чайной плантации дядюшки Апельсина. А теперь – только посмотрите. Банка «КИРИН ЛАГЕР» [59]высотой с шестиэтажный дом, освещает все вокруг ярко-желтым неоновым светом. Темным пятном выделяется Императорский дворец, за которым над вершиной «Пан-оптикона» вспыхивают предупредительные огни летящего самолета. Альтаир и Вега пульсируют каждая на своей стороне Млечного Пути. Шум транспорта затихает. Бархотка перегибается через перила.

– Какой же он огромный,– говорит она сама себе.

Горячий бриз треплет ей волосы. Ее тело сплошь состоит из изгибов, которые я ощущаю, даже не прикасаясь к ней.

– Я со всей ответственностью заявляю,– говорит Даймон, друг, который преподносит мне все это на блюдечке,– что я свернул самый совершенный косячок по эту сторону от борделей Боготы.

– Откуда ты знаешь? – Кофе наклоняется, чтобы зажечь самокрутку.

– Я владею десятком из них.

Он вылезает из своего пиджака и швыряет его в комнату. На его футболке написано: «Вещи видятся нам не такими, каковы они есть, они видятся нам такими, каковы мы есть» – где-то я это уже слышал.

Бархотка свешивается ниже:

– Это острова или корабли? Там, где кольцо из огней.

– Даймон вглядывается в темноту через перила:

– Отвоеванная земля. Новый аэропорт.

– Кофе смотрит на огоньки:

– Давайте поедем туда и посмотрим, как быстро бегает твой «порш».

– Давайте не поедем.– Даймон раскуривает самокрутку, втягивает дым и выпускает его с громким «а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…».

Кофе опускается на колени, и Даймон подносит самокрутку к ее губам. Дядюшка Толстосум прочитал мне строгую лекцию о наркотиках в Токио, о которой, как я понижаю, едва взглянув на Бархотку, я предпочту забыть. Кофе сжимает губы и, подобно дракону, выпускает дым из ноздрей.

– Я уже говорил вам,– Даймон рассматривает пламя своей зажигалки,– что эта зажигалка имеет историческую ценность? Она принадлежала генералу Дугласу Макартуру [60]во времена оккупации.