Двойное дно - Виктор Топоров Страница 34

По прибытии в Москву я проэскортировал Мишу до посольства Нидерландов и простился, договорившись встретиться в шесть часов у входа в ЦДЛ. Ни в шесть, ни в шесть пятнадцать его, разумеется, не было. Но в шесть тридцать оказался жив. Теперь нам оставалось только проникнуть в ЦДЛ…

Со своих «проводов» Миша меня прогнал — мне хотелось пить и разглагольствовать, а ему — декламировать и солировать. Он ни за что не позволил бы себе подобного хамства, не полагай — как, впрочем, и все мы, — что прощаемся навеки. Тогдашняя эмиграция и впрямь была равнозначна смерти — психологической смерти, во всяком случае. Лет через двенадцать у меня дома раздался телефонный звонок.

— Узнаёшь, Топоров?

— Конечно, Витя, я тебя узнал.

— Какой там Витя! Это я! Миша Генделев! Я вчера прилетел из Израиля!

— А я принял тебя за Ширали. Впрочем, ты всегда ему подражал.

— Надо было мне отсутствовать двенадцать лет, чтобы ты встретил меня очередной гадостью!

— А чего ты ждал? Ладно, проветрись тут пару дней, стряхни палестинскую пыль, потом свидимся.

Через пару дней он позвонил.

— Давай сходим куда-нибудь в ресторан.

— Ну давай.

— Где встретимся?

— В четыре у «Сайгона».

В четыре мы встретились у «Сайгона», на тот момент в очередной раз навсегда закрытого. Было воскресенье. На дворе стоял голодноватый 1991-й. Миша прибыл с какой-то малоочаровательной особой лет сорока, под которую со всегдашним остервенением подбивал клинья. Жена бросила его по прибытии на историческую родину — русская, разумеется, жена.

— Ты заказал столик?

Я посмотрел на него как на сумасшедшего. И сказал только одно слово. Мишину даму, впрочем, не смутившее.

— Так куда же мы пойдем?

— Куда пустят.

Перейдя через Невский, мы очутились в грязном шалмане «Застолье», в котором не раз бывали и ранее. Ничего не изменилось в этом шалмане во времена «кооперации» — разве что блюд стало меньше, а гонору больше. Про цены не знаю — платил израильский гость.

— У вас есть черная икра? — обратился он к официантке.

— И красной тоже нет.

— А какая рыбка?

— Никакой.

— Мяско?

— Борщ и шницель.

— Вот-вот, — вмешался я. — Нам того и другого. Три раза.

— А что у вас пьют?

— Что принесут с собой, то и пьют.

— А от вашего стола?

— Водка по сорок.

— Две, — снова вмешался я.

— А хотя бы селедочка?..

Официантка, не удостоив Мишу ответом, удалилась. Подала хлеб, водку. Мы выпили. Потом подала борщ. В горшочках. Чуть теплый.

— Это безобразие, — возмутился Миша. — Подогреть!

— Но только твой, — вставил я.

Официантка унесла Мишин горшочек.

— Ты хоть понимаешь, что она в него самое меньшее плюнет?

К горшочку — как раз в таких он когда-то и варил жженку — Миша в конце концов даже не притронулся. Что же до водки, то она была теплой и разбавленной, но хотя бы не паленой. Правда, паленую тогда почти не делали, да и спирт «Рояль» еще не вывел из строя проверенные змеевики.

Время стояло странное. Еще один гость из Израиля, нажравшись в номере «Астории» и захотев бабу, вышел в поисках таковой на пятачок перед гостиницей в домашних шлепанцах. Постовой обратил на это внимание заморского гостя и попросил за беспокойство двести долларов (ровно столько же, сколько забрал у Генделева в Нью-Йорке двухметровый негр). Расплатившись с постовым, гражданин Израиля безропотно вернулся в номер: его уже обслужили по полной программе.

Поэтический вечер Генделева в ВТО вел Кривулин. Он попросил публику задавать вопросы, предупредив, однако, что спрашивать надо только о литературе.

— А что вы заканчивали? — таков был первый вопрос.

— Сангиг, — ответил поэт.

— Ну и как котируется в Израиле диплом Санитарно-гигиенического?..

В Израиле Миша как поэт раскрылся — и заслуживает как минимум уважения. Но интереснее другое: милый, обаятельный, взбалмошный, поразительно глупый человек, он там, сохраняя прежнюю безалаберность, резко поумнел — в политическом плане по меньшей мере — и теперь в спорах со своими никуда дальше Пярну в годы застоя не выезжавшими однокашниками-либералами и космополитами расправляется играючи. А наезжая в Москву, задирает Ципко, поддакивает Кургиняну и курирует предвыборную подготовку «Яблока». Правда, так и не сумев передать этому политическому объединению свою с немалым трудом обретенную вменяемость.

Вменяемость — но не в бытовом плане. Пару лет назад мы решили устроить прогулку по Неве на речном трамвайчике, принадлежавшем на тот момент Интерьерному театру Беляка. Прогулка вопреки моим ожиданиям состоялась, но не вполне: Генделев накупил закусок, но забыл купить водку. А выяснилось это, уже когда мы плыли под Дворцовым мостом. Беляк в юности переплыл Неву на пари, но на этот раз мы его за водкой не снарядили. Выпили уже на мансарде Интерьерного театра.

У Генделева был инсульт, и с тех пор его перекошенная физиономия может служить вывеской нашего поколения — вывеской над «Сайгоном» по меньшей мере. Своего панического оптимизма он, однако же, не утрачивает.