Generation Икс - Дуглас Коупленд Страница 33

Но чтобы сделать это, пришлось принять ряд предосторожностей, дабы внешний мир не помешал ей. Она укрепила ограду усадьбы, сделав ее выше и снабдив лазерной сигнализацией, – это не были попытки предотвратить грабежи, она боялась случайных вторжений, которые могли отвлечь ее на пути к освобождению сознания. Были составлены бумаги, гарантирующие, что уплату налогов и все прочее будут осуществлять ее доверенные лица. В них также заранее объяснялись причины ее поведения – на случай, если кто-то усомнится в ее здравом уме.

Служанок она распустила, оставив одну девушку по имени Шарлотта. На территорию усадьбы было запрещено въезжать на машинах, а деревьям и цветам было позволено расти свободно, дабы не шумели газонокосилки. Секьюрити постоянно патрулировали вокруг усадьбы, а еще одна охранная служба должна была следить за караульными и не допускать расхлябанности. Ничто не должно было помешать ее ежедневной шестнадцатичасовой медитации.

В марте начался период молчания.

МУСОРОФОБИЯ:

обостренная чувствительность к швырянию мусора на землю.

Сад быстро зарастал. Строгая монокультура лужаек разбавилась нежными местными цветочками, сорняками и травками. Анютины глазки, незабудки, кервель, новозеландский лен смешались с травой, которая начала завоевывать покрытые гравием дорожки и тропинки. Ветви и бутоны долговязых, некогда роскошных, но теперь одичавших розовых кустов закрыли застекленный балкон; глициния удушила веранду; терновник и плющ выплеснулись над башнями, как закипевший суп. Сад в избытке заселила всякая мелкая живность. Летом верхушки травы постоянно оказывались в дымке солнечного света, усеянные глупыми вялыми бабочками, молью и мошками. В эту дымку ныряли голодные, охрипшие сойки и иволги. Таков был мир Линды. С рассвета до сумерек она молча и безучастно наблюдала за ним со своей циновки во внутреннем дворике.

Осенью, до наступления холодов, Линда куталась в шерстяные одеяла, которые приносила ей Шарлотта. Потом она следила за своим миром сквозь стеклянную дверь спальни. Зимой она видела спячку мира; весной – его обновление; а летом наблюдала за отчасти успокаивающим буйством жизни.

Так продолжалось семь лет; за это время волосы ее поседели, у нее прекратились менструации, огрубевшая кожа обтянула кости, а голосовые связки атрофировались, и она не смогла бы заговорить, даже если бы и захотела.

* * *

Однажды, когда период медитации Линды приближался к концу, далеко-далеко на другой стороне земного шара, в Гималаях, монах по имени Ласки читал номер немецкого журнала «Штерн», оставленный в местной деревне альпинистами. В нем он наткнулся на нечеткий снимок женской фигуры, похоже, медитирующей в запущенном пышном саду. Читая подпись, в которой описывалась жизнь молодой американской наследницы, обращенной в новую веру, Ласки почувствовал, что его пульс участился.

На следующий день Ласки, прилетев рейсом «Джапан эйрлайнс», приземлился в аэропорту Кеннеди. В одежде буддийского монаха и с матросским рундуком он являл собой странное зрелище, когда, крайне встревоженный пробивался сквозь толпу еврошвали, которую потрошила таможня уценненных авиарейсов. Ласки надеялся, что лимузин вовремя доставит его из аэропорта в имение Линды. Времени почти не оставалось!

Ласки стоял у стальных ворот и слушал доносящиеся из дома охраны звуки празднества; оно было в самом разгаре. Эта ночь, как он верно понял из заинтересовавшей его заметки о Линде в журнале «Штерн», была последней ночью медитации – караульные отмечали окончание службы. Бдительность была утрачена. Оставив рундук у ворот, Ласки тихо проскользнул вовнутрь и, никем не остановленный, пошел по освещенным закатом остаткам въездной дороги.

Яблони оккупировали злые вороны; голубые низкие кустарники льнули к его ногам; на надломленных стеблях клонили головы изможденные подсолнухи; у земли словно нити распущенной пряжи их облепляли улитки. Посреди этого великолепия Ласки остановился, чтобы переодеться: вместо темно-красной одежды восточного монаха он надел куртку сверкающего металла, которую вынул из рундука у ворот и принес с собой. Дойдя до дома Линды, он открыл входную дверь и вошел в прохладное, темное безмолвие, свидетельствующее об изобилии редко используемых комнат. Поднялся по широкой центральной лестнице, крытой черно-красным ковром – цвета гранатового сока; повинуясь интуиции, миновал много коридоров и оказался в спальне Линды. Шарлотта, празднующая с караульными, не увидела на экране его вторжение.

Потом во дворике он заметил усохшую фигуру Линды, которая смотрела на янтарное солнце, наполовину ушедшее за горизонт. Ласки прибыл вовремя – период молчания и медитации Линды заканчивался через несколько секунд.

Ласки посмотрел на нее, такую молодую, но превратившуюся в древнюю старуху. Ему показалось, что тело ее едва не скрипнуло, когда она повернулась к нему лицом – глубоко изнуренным, совершенно больным, похожим на скукоженный резиновый матрас, слишком долго пролежавший на солнце.

Она медленно распрямила узловатое тело. Похожая на неуклюжую птицу, вылепленную из теста ребенком, Линда прошаркала через дворик в свою спальню.

Казалось, ее не удивило присутствие Ласки в сверкающей металлической куртке. Проходя мимо него, она сложила губы в довольную улыбку и направилась к кровати. Когда она ложилась, Ласки услышал наждачное шуршание грубых армейских одеял о ее платье. Она смотрела в потолок; Ласки встал рядом.

– Вы – дети Европы… Америки… – произнес он, – вы, с вашими странными маленькими доморощенными религиями, как ни стараетесь, все понимаете неверно. Да, следуя моей религии, ты должна была медитировать семь лет, семь месяцев, семь дней и семь часов, но по моему же календарю. По вашему календарю это время составляет один год. Ты промедитировала в семь раз дольше, чем нужно… ты зашла слишком далеко…

Тут Ласки осекся. В глазах Линды появилось выражение, которое он видел у тех, с кем сталкивался днем в аэропорту – у иммигрантов, готовящихся пройти через раздвигающиеся двери таможни и войти наконец в мир, ради которого были сожжены все мосты.

Да, Линда все сделала неправильно, но все равно победила. Это была странная победа – и все же победа. Ласки понял, что встретил человека, превзошедшего его. Он быстро снял свою куртку; она предназначалась для богослужений и ей было много больше двух тысяч лет. На куртке все время появлялись новые украшения, а старые исчезали. На золотых и платиновых нитях, спряденных с шерстью яка, были закреплены бусины из вулканического стекла и пуговицы из нефрита.

Здесь был рубин, преподнесенный Марко Поло, и крышка от бутылки с газированной водой, подаренной первым пилотом, приземлившимся в деревне Ласки.

Ласки накрыл курткой Линду; с ее телом начали происходить сверхъестественные метаморфозы. Ребра ее захрустели, она издала сдавленный писк экстаза. «Бедное дитя», – прошептал он и поцеловал ее в лоб.

От этого поцелуя череп Линды вдруг треснул, как сжатое в руке хрупкое пластиковое ведерко, пролежавшее всю зиму на улице. Треснувший череп рассыпался в прах, а тот лучик света, что был подлинной Линдой, покинул свой старый сосуд и упорхнул на небо, где сел – словно маленькая желтенькая птичка, знающая все песни – по правую руку своего бога.