Сердце внаем - Яков Евглевский Страница 33

Целыми днями я слонялся по улице, иногда по инерции заходил к Стелле, а когда становилось совсем невмоготу, сидел на могиле. Несмотря на август, цветы прижились, а две тоненькие липки красиво обрамляли временный памятник, опускаясь ветвями прямо к скамейке. На следующий год я хотел посадить и сосну.

Могила находилась в глубине кладбища, и можно было часами без помех быть рядом с Анной, беседовать с ней, обсуждать наши планы. Говорил только я, полушепотом, а она молчала, мягко смотря своими темными глазами из-под тонкого выпуклого стекла. Мы говорили на все темы – на такие, которые обсуждались при жизни, на такие, которые возникли позже. Насколько легче оказалось решить проблемы теперь, на полированной дубовой скамейке у могильной ограды! Улажены все вопросы, утихли все споры. Я вещал, я рассуждал, я жаловался. Анна молчала, подтверждая молчанием правоту каждого моего слова. Даже мои упреки встречала она виноватым дрожанием ресниц. Я упрекал немного, но все-таки упрекал. Как могла Анна скрыть свое прошлое, своих родственников? Как смела скрыть? Разве бы я когда-нибудь осмеял ее? Разве отказался бы от нее? Стал бы тыкать происхождением? Дико предположить такое. Выходит, она не верила до конца, сомневалась? Прожила столько лет – и не раскрылась? А может, и впрямь я под конец был немного прав? У нее есть тайна, а у меня быть не может? Не слишком ли? Я успокаивался на мгновение, но тут же, сознавая фальшь своих суждений, неравноценность исходных посылок, стряхивал с себя успокоенность, и тогда память услужливо разворачивала только что угасшую картину: родная сестра Анны с дочерью на руках, не прощаясь, уходит в неизвестность, а я даже не знаю ее имени. И снова сомнения кололи меня тонкими острыми шипами. И так день за днем.

Стелла взирала на мои переживания по-своему. Для нее была прискорбна лишь сама смерть. Простые люди всегда относятся к ней, как к некоему плотскому таинству. Она сказала мне: “Я не хотела ее смерти. Я не виновата в ней”. Но в душе, где-то глубоко в душе, она была довольна, больше того – ликовала: смерть Анны представлялась ей своеобразным воздаянием за гибель Олсопа, тем более утешительным, что и она являлась насильственной. Стелла уже не говорила: твоя овечка, твоя жена – только “она”. “Она думала, она ждала, она умерла”. Последнее – чаще, по поводу и без повода. Мне претило это злорадство, я знал, что Анна никогда не отнеслась бы так к памяти злейшего врага – хотя бы из религиозности. Сравнения были неприятны: они свидетельствовали не в пользу моего выбора, хуже – вкуса. Все былые поступки Анны, ее поведение, речь, выражение лица, интимные полунамеки – все, все предстало в ином свете, предстало женской фигуркой во вспышках бенгальских огней. Горе растворялось, его место заступала острая тоска по утраченному. Я резко ограничил свои походы к Стелле, и у меня не осталось вообще никого, с кем можно было поделиться, посоветоваться, перекинуться парой слов. Наступил полнейший покой – кладбищенский.

В один из таких дней каким-то смутным влечением меня потянуло домой. Не то чтобы остаться там на ночь, а так, хоть подышать домашним воздухом. Я был почти спокоен в тот день. Спокойно прошел мимо ее места. Спокойно зашел в подъезд. Спокойно заглянул в почтовый ящик. Там кроме нескольких газет и цветного плакатика, призывавшего население сдавать пищевые отходы, нашел недельной давности повестку “господину Ричарду Грайсу” с требованием “немедленно по получении сего явиться в районный полицейский участок с удостоверением личности или документом, его заменяющим, на предмет выяснения обстоятельств гибели вашей супруги, госпожи Анны Грайс, 2 сего августа 19… года. Законные власти категорически предупреждают вас, как ответчика, что в случае дальнейшего уклонения от явки, препятствующего нормальному ходу следствия, против вас будет заведено уголовное дело по обвинению в убийстве означенной Анны Клемент Грайс со всеми вытекающими отсюда юридическими последствиями”.

Внизу стояли три подписи, заверенные круглой печатью и еще каким-то чернильным треугольником. Вверху – размашистый гриф: “Лондонское управление королевской уголовной полиции”. Под повесткой покоилось очередное послание Риты: “Мистер Грайс, уж не знаю, куда вы запропастились. Звоню, звоню, замок поцелую – и все тут. Надо вам что-то делать. Они опять заявлялись. Вдвоем. Один – наш инспектор, а второй – и не знаю, кто, строгий такой, в шляпе. Он все молчал, курил только. Инспектор спрашивал, где вы, да когда бываете, да с кем? Я отмалчивалась: не знаю, мол, не слежу. А он велел: как вы появитесь – сразу сообщить в полицию. Свой домашний телефон оставил. Чует мое сердце – добром это не кончится. До чего он рассердился, что вы не пришли! Аж багровый стал. Кричит: «Убил жену – и в песок! Я его, подлеца, на чистую воду выведу!» Весь двор слышал. Я защищать начала, а он на меня: «Вы что, соучастница? Кого покрываете? Я все равно дознаюсь. От меня никто не уходил!» А этот, в шляпе, смотрел так страшно, ну инда насквозь. Я испугалась до смерти. Но они потом ушли. Вы уж не выдавайте меня, ради Бога, с этой запиской-то – порвите ее. Меня и сын ругал, и все ругали, что я за вас вступилась – нечего, мол, выгораживать. Так я теперь вся трясусь – с запиской-то. Уж не подведите. Всего вам доброго. Рита”.

Как догадываетесь, после информации из почтового ящика домой идти расхотелось. Я стал лихорадочно прикидывать, кто видел меня во дворе и как удобнее выскользнуть незамеченным. Сунул бумаги в карман, поднял воротник и, глядя под ноги, быстро прошел по двору. Никто меня вроде не узнал. О ночевке дома и речи быть не могло – пришлось в первый раз воспользоваться приглашением родителей. Я позвонил им в надежде согреться и, честно говоря, посоветоваться. Дальнейшее бегство от закона казалось мне мальчишеством, за мной не было никакой юридической вины, но после долгих странствий и таких повесток я был не в силах постучать в двери участка. Однако стоило мне дозвониться до родителей, как в ушах послышался рыдающий голос матери: “Дик, Боже мой, что случилось? Вчера были из полиции, с кинокамерой, с магнитофоном – велели сообщить о тебе, как только позвонишь или появишься. Тебя везде разыскивают. Ты что, преступник? Что там стряслось с этой… твоей так называемой женой? Куда там ее угораздило свалиться? Разве она умерла не от пищевого отравления? Почему ты не рассказал правду? У отца сердечный приступ. Господи, тебе за сорок, а от тебя одни расстройства – выходка за выходкой. Не хватает, чтобы утром твои фотографии появились в газетах. Есть где переночевать сегодня?..”

Всю ночь я бродил по городу. Посижу немножко в сквере, постою на набережной – и опять брожу, брожу по ночным улицам, не зная, что делать, как быть. Надо было пойти в полицию. Как веревочке ни виться… Так вот ведь… Под утро я постоял на разводе шотландцев у Букингемского дворца, а потом, сам не сознавая, зачем, поехал к Стелле. Она, к счастью, оказалась дома. Приняла меня очень хорошо, даже радушно. Вероятно, сказались мои редкие посещения. Она кормила меня, слушала мои приключения, временами хмурилась, временами усмехалась Ее развеселила возможность упоминания моего имени в отделе уголовной хроники. “Воображаю твою физиономию в газете! То-то сослуживцы порадуются, а заодно и первая жена!” Я молчал: мне действительно не улыбалась такая перспектива, а главное, я всецело находился во власти сомнений. Они буквально грызли меня, я превратился в комок нервов, переживал дикие ночные галлюцинации и чувствовал, что долго так не протяну. Стелла была не прочь воспользоваться мужским обществом, однако, увидев мое состояние, поняла, что многого здесь не добьешься. Она тоже насупилась и, постукивая костяшками пальцев по столу, обдумывала какие-то свои варианты. Затем скосила глаза на меня и предложила: “Дик, прогуляемся чуть-чуть с Рексом? Ну, хочешь, без Рекса?..” Я не отвечал. “Ну, давай в кино сходим. На дискотеку? В парк? Тоже нет? Тогда, может, в монастырь к католикам пострижешься? Времени для оплакивания за глаза будет. И полиция не тронет. А после смерти – к ней, в рай. Навеки вместе…” Не знаю, как я дослушал это до конца. Но когда дослушал и поднялся, мое выражение было таким, что даже Стелла испугалась. Стала удерживать меня за руки, убеждать, что пошутила. В таком настроении мы расстались, и то была наша последняя встреча.