Писатель и балерина - Олег Рой Страница 33

Или это у писателя детские комплексы разыгрались?

Интернет про вайнштейновскую жизнь сообщал до обидного мало: бабушка, оттанцевав положенное, стала балетным педагогом, довольно известным, заслуженная, народная и все такое, мать – тоже балерина, но о ней, кроме недлинного списка постановок с ее участием, вообще никакой информации не нашлось. Сам господин писатель окончил исторический факультет, выпустил два или три довольно успешных романа в жанре «мистика и психология» и на сегодня является автором серии «Исторический детектив» и одним из лидеров российского книжного рынка.

Зато Ксения… Ксения, конечно, рассказала побольше.

Эдик повертел в пальцах сувенирную ручку с какой-то околонаучной конференции. Писала ручка скверно, но вид имела весьма, весьма представительный.

Да уж, не все просто в писательском детстве. И комплексов там должно быть – воз и маленькая тележка. Да и наследственность опять же. Матушка вайнштейновская, судя по всему, изначально со сдвигом была, а не то чтобы в одночасье вдруг разума лишилась. И сам писатель – странный, очень странный дядечка. И если правильно тянуть за правильные ниточки, можно очень, очень интересную комбинацию выстроить.

Главное – не торопиться, делать все аккуратно и продуманно. Грамотное планирование – залог любой успешной реализации.

Значит, так. Пункт первый – прочитать вайнштейновские романы. Не те, что «исторический детектив», а ранние. Внимательно прочитать, с карандашиком в руках – наверняка там, в «мистике и психологии», немало можно почерпнуть интересного про содержимое писательского сознания – а главное, подсознания. Когда человек сочиняет – он вкладывает в рукопись все свои страхи, все желания, все стремления. Даже те, в которых и сам себе, может, и не признается. Но в текстах все это все равно останется. К счастью, мистико-психологических романов у господина Вайнштейна всего два или три, много времени их проработка не займет.

Пункт два. Найти Полину и наладить с ней хоть какие-нибудь отношения. Приятельские, сексуальные – как получится. Девочка она была, как Эдик помнил по недолгой своей работе в хореографическом училище, не слишком далекая, так что запудрить ей мозги труда не составит. Кстати, надо постараться выяснить, кто ее спонсор – ну то есть кто был до Вайнштейна. Не может быть, чтоб никого не было. С какой стороны у бутерброда масло, эта балеринка всегда точно знала, и глазками еще в училище стреляла во все стороны. И не просто стреляла, а с соответствующим прицелом. Эдик, к примеру, ее как объект не интересовал. Он, конечно, и сам не стал бы связываться – еще не хватало шашней с малолетками, тем более на рабочем месте, потом не отмоешься, – но ведь и возможности не было. Полина смотрела на штатного психолога… ну как на библиотечный шкаф. Или умывальник. Вроде и не пустое место, но никаких эмоций не вызывает. А ведь Эдик был очень, очень симпатичный.

Да он и сейчас симпатичный, еще и лучше, чем тогда.

Эдик распахнул прикрывавшую половину офисного шкафа створку – на внутренней стороне располагалось большое, в рост, зеркало, – внимательно себя оглядел. Строен, подтянут, кожа гладкая, глаза ясные. Встрепал волосы, улыбнулся – открыто, озорно, по-мальчишески, – потом сделал серьезное лицо, пригладил прическу… Ну хорош, что и говорить. До модели разве что роста не хватает. Но как говорят, велика Федора, да дура. Эта обаятельная улыбка все недостающие до классических шести футов полтора дюйма [18]восполняет. Главное ведь – к себе расположить, остальное уже проще. Люди ведь, в сущности, довольно примитивные создания, и тот, кто понимает, как у них в голове колесики крутятся, вполне может заставить эти самые колесики крутиться в нужном направлении.

Самым сложным в предстоящей комбинации будет навести мосты к «герцогине» – к госпоже Иволгиной. Вряд ли Татьяна Александровна помнит школьного психолога своей дочери, но включить в схему писательскую супругу было бы очень, очень полезно. Она, конечно, акула еще та – судя по тому, что издательство «Иволга» до сих пор никто не сожрал, – но ведь и на акулу можно управу найти. Только просчитать и отмерить все придется не семь раз, а все двадцать, не дай бог ошибиться. Эта дамочка может стать для него серьезным препятствием. Серьезным и опасным.

С самим-то писателем управиться будет гораздо проще. Судя по рассказам Ксении, а главное – по его книжкам, тараканы в писательской голове просто стадами бродят. А уж направить их маршировать в нужную сторону Эдик наверняка сумеет.

* * *

Получается! Марк улыбался собственным мыслям – пьянящему чувству собственного могущества. Получается!

Нет, он, разумеется, не строчил с утра до ночи, заполняя белые страницы ровными очередями букв.

Он гулял, невзирая на мороз, с Полиной по городу, выбирал ей подарки – смешные или полезные, смотря по настроению, – глядел, как она репетирует, как летает над светлым паркетом, кружится, замирает, задумчиво склонив набок гладко причесанную головку. Наблюдал, изучал – узнавал.

Особенно – ночью. Как она дышит, как разгораются румянцем нежные щеки, как жадно беспомощны тонкие руки, как неожиданно податливо, послушно, покорно тонкое тело, как пьяняще пахнет гладкая кожа…

Но все это было не главное, конечно. Это был – окружающий пейзаж. Интерьер. Реквизит даже. Не имеет никакого значения, настоящие ли цветы в руках Офелии, главное – как она говорит, как дышит, как взглядывает коротко и недоверчиво, и зритель, какие бы там ни были цветы, видит – она сумасшедшая. Цветов может и вовсе не быть, может, их видит только сама Офелия, так сумасшествие еще очевиднее. И уж тем более никого не интересует, с кого из своих знакомых Шекспир писал и эту несчастную девочку, и хитрого ее отца, и не властную над обстоятельствами королеву. Все они давным‑давно умерли и только в «Гамлете» – живут. Потому что сама пьеса – живая.

Вот и его Роман ожил, зашевелился, задвигался. Он ворочался в черепной коробке, как медведь в берлоге.

Нет. Не то. Как бабочка в коконе. Или как птенец в своей скорлупе – пытаясь расправить слипшиеся крылышки, попискивая недовольно оттого, что тесно, постукивая клювом там и там, стремясь выбраться.

Это было привычно, но оттого не менее приятно. Марк любил этот этап работы, пожалуй, острее и сильнее, чем все остальные процессы писательства. Этот первый всплеск уверенности – да, все получится, вот же оно, только услышать, разглядеть, уловить и перенести на бумагу. Ну ладно, не на бумагу, в компьютер, какая разница!

Должно быть, так женщины чувствуют первое биение новой жизни в своем чреве. Банальность сравнения почему-то не раздражала – наверное, потому, что это была правда.

Ну только не в чреве, а в голове. Как Зевс, перед тем как «родить» Афину [19]. Марк действительно чувствовал – так было с каждым романом, только сейчас это ощущалось сильнее, – что в голове, как в беременном животе, что-то… или кто-то? Дышит, двигается – живет!