Дом над Онего - Мариуш Вильк Страница 33

С Феликсом они познакомились в университете в Петрозаводске, куда ее приняли прямо из колхоза — как была, в валенках и ватнике. Нужны были студенты из деревни — для статистики: мол, такой-то процент колхозной молодежи получает высшее образование. Феликс в это время продвигался по партийной линии — отвечал за бюджет университета. Тоня обратила на него внимание в спортзале во время ремонта. Увидела его железную хватку.

— Вроде бы рыбы не говорят, а ряпушка пищит и пищит, — прервал Слава Тонин монолог.

Ряпушка и в самом деле пищала. Мы перебирали целые версты мелкой сети, выдирая нейлоновую нить из-под жабер рыбешек величиной с ладонь. Тоня к нищете привыкла с детства. Она родилась недалеко отсюда, в Кузоранде. К югу от Клим Носа. Отец был конюхом. Утонул по пьянке во время путины, Тоне тогда было пять лет. Мать рано стала приучать ее к работе. Тоня часами доила коров в колхозе «Млечный путь». Руки у нее, как у настоящей доярки, — сильные и теплые. Руки целительницы…

— А это что за рыба? — снова встревает Слава.

— Ерш! Видишь, какие у него шипы? — показывает Тоня. — Ладони после них неделю кровоточат, а бывает, и гноятся.

В 1993 году их коснулась рука провидения! Феликс вез из техникума брус и насмерть сбил человека. Точнее — мужик сам полез под колеса, но, видимо, кто-то дал взятку, потому что Феликсу «впаяли» по полной программе. Еще и обвинили в том, что он якобы был пьян. Феликс отсидел несколько лет, вышел. Вроде удалось встать на ноги, и все бы ничего, но из партии его выгнали… Это оказалось последней каплей. Такой стыд! Феликс поехал в деревню помогать сыну, запил и свалился со стога во время сенокоса. Его парализовало.

Они ездили по больницам и врачам, по бабкам и специалистам по акупунктуре. Наконец Тоня сама взялась за лечение: закончила несколько курсов, изучила тибетскую йогу, вступила в секту. Разумеется, все это стоило денег, Романовы залезли в долги — раз, другой, — набрали кредитов! Запустили ферму в Чалне.

И началось… Дважды их спьяну поджигали помощники. Одна сама живьем сгорела, а медэкспертиза показала, что баба была вдрызг пьяна. В Чалне, где Романовы начинали свою фермерскую деятельность, у них осталась только лесопилка и половина коровника с грудой кирпичей. Тут тоже горели, уже трижды. Один раз — дотла, быки мычали в огне.

— Эх, если во всех деталях описать судьбу фермера, никто не поверит. Кто сегодня поверит в очевидное?

Сам Феликс Романов верит уже только в палеостровских святых. У него предчувствие: если он восстановит монастырь и церковь на близлежащем Палеострове — излечится. Но как реставрировать эти огромные строения из старого кирпича, если тут невозможно сыскать человека, который в состоянии поставить хорошую баню? Время от времени к Феликсу приходят всякие подозрительные типы вроде Андрея. Якобы он Палеостров хочет возрождать, а там — кто его знает? Мало ли разных сатанистов шляется по Заонежью…

— Тоня, что ты несешь? — воскликнул Андрей с порога.

Я пригляделся к нему — Романов просил. После десяти лет на Соловках у меня глаз наметанный.

— Монастырская шантрапа, вне всяких сомнений, — сказал я позже Феликсу. — Такие таскаются от одного монастыря к другому, нигде не задерживаясь надолго. Фанатизм, девиация, а случается — и криминал.

Мы до утра выдавливали икру из ряпушек в ведра. Получилось четыре ведра. Еле потом руки отмыли.

* * *

Завтра праздник Октябрьской революции. То есть выходной, а вечером — баня. Праздновать собираемся в деревне Кривоногово, у бабы Ани, бывшего парторга, тетки Феликса. Она самая старая в роду заонежских Романовых.

Мы дошли по дороге до конца мыса. Дальше — Салоостров. На карте остров похож на каплю под Клим Носом. Еще недавно, при Брежневе, там стояли деревянные дома, а на путину съезжался народ со всего Обонежья. До тысячи людей бывало. Порой на лодке кино привозили. Феликс рассказывал — гомон стоял… А сегодня лишь сосны шумят. Видимо, от радости, что до сих пор не срубили.

Мы шатались по Клим Носу в серой измороси. Сыпало с неба, будто кто-то строчил на швейной машинке — так быстро, что капли сливались в нити, а те скатывались по темному лесу готовым тюлем. Тут и там поблескивала вода — в ручьях, в лямбушках (маленькие лесные озерца). Наташа нахваливала дорогу, проложенную в 1941 году финнами, и сравнивала ее с недавно заасфальтированными русскими шоссе Заонежья.

— Небо и земля! По финской лесной дороге едешь — яйцо с ложки не уронишь, а на главной трассе в Медгору так трясет, что зуб на зуб не попадает.

А ведь финны строили дорогу во время оккупации, одновременно окапываясь и отстреливаясь от советских партизан, атаковавших Заонежье с другого берега озера (со стороны Челмужей через остров Хед). Русские же клали асфальт в безмятежную эпоху брежневского застоя.

— Интересно, что бы сегодня было, одержи чудь верх на Русью…

Кроме дороги от финнов, на Клим Носе осталось несколько окопов на мшистом плоскогорье — прогнившие перекрытия, укрепления из моренных валунов. Когда-то здесь было языческое урочище. Язычники стремились поближе к солнцу, а финские снайперы — к русским, которые отсюда были как на ладони. Говорят, до войны колхозная молодежь устраивала здесь в белые ночи танцы. Теперь этот район принадлежит охотничьему обществу, и новые русские приезжают сюда охотиться на кабанов. Что ж, у каждого свои развлечения…

— Здравствуйте, — баба Аня понравилась мне с первого взгляда. Решительная седая старушка с живыми, умными светло-голубыми онежскими глазами. Она угостила нас вкусной ряпушкой по-карельски (рыба, тушенная на картошке с луком) и жареной икрой, то и дело спрашивала, не подлить ли красного, но было видно, что она чем-то обеспокоена. Наконец не выдержала и выпалила:

— Как вы считаете — надо было менять название праздника Октябрьской революции на день Изгнания ляхов?

— Вот уж не знаю, уважаемая…

Баба Аня рассказала нам о финской оккупации (как они дома в деревнях разбирали на бревна и строили в лесу блиндажи) и о том, как рыбачили при Сталине. Не рыбалка, а сказка. Хотя уже тогда реки умирали от опилок и мертвого дерева и лещи перестали нереститься. Но Онего — это да! Просто сизая нива. Ни сажать, ни сеять не надо, тащи из воды — и все дела. Баба Аня — потомственная рыбачка, дочь самого Николая Романова, главного бригадира колхоза «Путь вперед». С детства рыбачила вместе с отцом. Еще помнит, как он высаживал ее на лудах, чтобы «потопала» по берегу — палия тогда уплывает на глубокую воду, где были приготовлены гавры. Когда подросла, стала работать в бригаде: три девки да парень. За одним заходом ставили семьдесят сетей по семьдесят метров. Бывало, тонну рыбы вытягивали за одну «похожку» [104]. По двое-трое суток просиживали на лудах — дождь ли, ветер… Потом баба Аня ходила вместе с исследовательской бригадой МРС (машинно-рыболовной станции) — уже главным телеграфистом, а оттуда была направлена в Лоухи (северная Карелия) на партийную работу. Дошла до должности первого секретаря Шуйского совхоза имени Зайцева — старейшего в Карелии. Сегодня это акционерное общество имени Зайцева — наполовину сельскохозяйственное, наполовину бандитское. А баба Аня, давно уже пенсионерка, каждый год приезжает в родное Кривоногово и сидит тут до самой путины. Рыбачит понемногу, вспоминая старые времена, а в свободные минуты рисует генеалогическое древо заонежского рода Романовых. На прощание она подарила мне «Сизое поле» Веры Бабич. Производственный роман 1950-х годов. Роман о заонежских рыбаках.