На пороге чудес - Энн Пэтчетт Страница 33

— Местные жители клянутся, что оперу никто не строил, что она появилась сама собой, — сказала Барбара, доставая из крошечной лакированной сумочки билеты на «Орфея и Эвридику» Глюка.

Джеки кивнул. Такая версия ему нравилась.

— Они говорят, что оперу принес космический корабль для какого-то принца, потому что он мог заниматься сексом только в этом месте.

На Барбаре Бовендер было короткое платье цвета слоновой кости; оно на всю длину открывало ее ноги — бесстыдную протяженность загорелых бедер и икр, подчеркнутую открытыми вечерними туфлями на очень высоких каблуках.

Это платье она предлагала Марине, но та отказалась. У каждого платья, которые Барбара привезла в гобеленовой сумке, не хватало какого-либо ответственного куска ткани спереди или сзади либо была очень короткая юбка. Марине пришлось задуматься, какую часть своего тела она может выставить напоказ. У платья цвета слоновой кости был скромный вырез на груди и длинные рукава, но оно было такое короткое, что могло смутить даже третьеклассника. В итоге она остановила свой выбор на длинном узком платье из темно-серого шелка, в котором оставались открытыми руки и спина, потому что Барбара обещала привезти ей шаль, хоть и проворчала, что это нарушит линии. После того как Марину перестало лихорадить и тошнить, она была искренне признательна ей не только за лекарство (хоть и жалела, что не вакцинировалась еще перед поездкой против гепатита А), но и за платье, и за возможность пойти в оперу. Она порадовалась поводу привести в порядок свои ногти, уйти вечером из отеля и послушать музыку.

К тому же миссис Бовендер приехала в отель, сделала Марине прическу и накрасила ей глаза. В жизни Марины было много подруг, способных наизусть перечислить периодическую таблицу, но ни одной, умеющей красиво уложить волосы.

После тщательной работы Барбара позвала Марину к зеркалу, чтобы она оценила результат, и Марина призналась, что не выглядела так красиво даже в день свадьбы.

— Вы должны взять за правило выглядеть хорошо каждый день, — сказала Барбара, застегивая на запястье Марины массивный золотой браслет. — Поверьте мне, если этого не делать, все быстро сойдет на нет.

Когда они втроем шли по фойе театра Амазонас, все оборачивались и провожали их взглядами.

Джеки, под кайфом, в чуть тонированных очках и с блестящими волосами, выглядел как мужчина, который способен пойти в театр с двумя женщинами. На нем была белая льняная рубашка с белым узором — сёрферская версия одежды для торжественного случая. Марина с сожалением и завистью думала, что такая красота, такое редкое физическое совершенство истрачены на Бовендеров.

Еще она думала, что мистер Фокс ведь очень любит оперу и, возможно, навестит ее здесь. И как будет хорошо, если они пройдут с ним вместе по этому фойе, а его теплая рука будет лежать на ее локте…

Служащий театра открыл массивным бронзовым ключом дверь в их ложу (он висел на его шее на бархатной ленте) и с легким поклоном вручил всем по программке. В ложе оказалось восемь кресел, обтянутых красным бархатом. Марина облокотилась на бронзовые перила и наблюдала, как состоятельные граждане Манауса занимают свои места. Зрительный зал оперы напомнил ей многоярусный свадебный торт; каждый из причудливо украшенных ярусов балансировал на плечах предыдущего, а все они поднимались к потолку, где изображенные на фреске ангелы раздвигали руками белое облако.

Когда стал меркнуть свет в люстрах, Джеки положил ладонь на ляжку жены, и Барбара прижала его руку, закинув ногу на ногу.

Марина направила все свое внимание на оркестр.

Барбара, как ни в чем не бывало, наклонилась к ней с безмятежным лицом и шепнула: «Я люблю эту часть». Марина не поняла, что она имела в виду, но уточнять не стала. Когда же в зале стало совсем темно и увертюра поднялась до их третьего яруса, ей стало все ясно и самой.

Внезапно она забыла про всех насекомых Манауса. Забыла про кучки куриных голов на прилавках рынка, о тощих собаках, терпеливо ждущих, когда на землю упадет что-нибудь съедобное. Забыла про детей, отгоняющих веером мух от корзин с рыбой, хотя и знала, что про детей забывать нехорошо. Но ей ужасно хотелось забыть. Она забыла про запахи, толчею людей и машин, липкие лужи крови.

Двери оперы отгородили весь мир и оставили Марину наедине с музыкой.

Она внезапно поняла, что открытие оперы было важным актом человеческого выживания.

Опера спасала людей от разложения, гниения на невыносимой жаре. Она спасала их души так, что все напористые христианские миссионеры могли лишь позавидовать.

За дни болезни Марина потеряла себя, сломалась. Ее сломали этот город, лариам, сознание провала и почти безумное желание вернуться домой и застать цветение сирени.

Но зазвучал оркестр, и она снова стала сама собой.

Каждое движение смычком по скрипичным струнам понемногу стирало ее смятение, а деревянные духовые инструменты возвращали ей силы.

Сидя в полумраке ложи, Марина размышляла о том, что Театр Амазонас и — да-да — эта оперная постановка должны ее спасти. Она знала сюжет «Орфея и Эвридики», но лишь когда зазвучали голоса исполнителей, ей стало ясно, что это история ее жизни. Ведь Орфей — это она, она, а Андерс — Эвридика, умершая от укуса змеи. Марину послали в ад, чтобы вызволить его оттуда. Если бы Карен могла оставить на кого-нибудь своих мальчишек, Орфеем стала бы она. Карен буквально создана для такой роли! Но Карен осталась в Миннесоте, и мысли Марины были теперь целиком заняты Андерсом. Позади нее были семь лет их дружбы, по пятьдесят часов в неделю, когда они записывали результаты по липидам, слушая дыхание друг друга…

Барбара расстегнула крошечную сумочку и протянула Марине салфетку «Клинекс».

— Промокните под глазами. Осторожно, по прямой линии, — шепнула она.

Партию Орфея пела женщина в мешковатой тоге; ее волосы были убраны назад и спрятаны под венок из позолоченных листьев. Она стояла в середине сцены, прикрыв лирой пышную грудь, и пела о своих страданиях.

Ей вторил хор.

Джеки повернулся к Марине.

— Почему поет женщина? — спросил он шепотом.

Марина промокнула влагу под носом и тоже повернулась, чтобы рассказать ему, что изначально партия написана для кастрата, но теперь их не найти.

Тут чья-то рука резко шлепнула Джеки по плечу.

— Тише! — приказал женский голос.

Марина и Бовендеры мгновенно выпрямили спины, словно по точеным ножкам и бархатным сиденьям кресел пробежал электрический заряд и ударил в них.

Потом все трое зашевелились, хотели обернуться, но та же рука простерлась между Барбарой и Мариной и указала на сцену.

Так они и досматривали оперу — устремив взгляды на сцену, но обратив назад, на доктора Свенсон, все свое сознание.

Доктор Свенсон!

Она вернулась из джунглей и объявилась здесь, в опере, без всякого предупреждения.