Зеркало, или Снова Воланд - Андрей Малыгин Страница 33

Положив нога на ногу, он откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул.

— Не так давно… мне пришлось исправить завещание одного известного композитора, который хотел таким образом загубить вполне приличный талант своего племянника… Но этого допустить было никак нельзя… Ведь его сестра подсыпала бы вскоре тому яд в любимое блюдо, и безвинный человек через месяц… отправился бы вслед за своим добреньким дядюшкой… А, повторяю, большущий талант… даже можно сказать — необыкновенный. Сам уже приличные произведения сочиняет… и к тридцати двум годам просто станет всемирной величиной. А так бы в двадцать два года… как тот самый Дмитрий Владимирович Веневитинов. Помните, вы о нем еще в молодости читали?

— Да, я что-то о нем читал… это еще перед армией, когда я вообще серьезно увлекся литературой, — ответил Валерий Иванович, аккуратно доставая из портсигара ароматную сигарету. — Как же, помню… был такой очень одаренный молодой человек — современник Пушкина. Кроме стихов, кажется, еще и рисовал, и увлекался музыкой, и несколько языков знал, но… потом вдруг почему-то слег в двадцать два года и внезапно умер… Но вот почему точно, сейчас уже сказать и не могу…

Гость также достал сигарету, и с помощью огнедышащего дракончика они оба прикурили.

— Если быть абсолютно точным, — словно прожигая взглядом пространство, возобновил разговор «Воландин», — то умер он, не дожив ровно полгода до своих двадцати двух лет. Взял и ни с того ни с сего в таком-то молодом возрасте, в расцвете лет и таланта… Не показалось ли вам это странным? А? Ведь просто так, как вы понимаете, ничего нигде не происходит, — взглянул на хозяина квартиры он многозначительно. — А ведь сколько бы мог еще написать!.. И вы правильно заметили — к живописи и музыке с детства был очень восприимчив. Читал на нескольких языках древнюю литературу, серьезно занимался философией, медициной и математикой и в отличие от сегодняшних ваших сограждан очень интересовался историей. Да-да, уважаемый, историей… Его настольной книгой была «История государства Российского» Карамзина.

— Неужели в таком раннем возрасте столько всего уже успел? — с неподдельным удивлением воскликнул Шумилов. — Ведь еще совсем юноша…

— Да-да, несомненно. Редкий по таланту был человек. А какие замечательные переводы старика Иоганна из «Фауста» делал… Так славно ухаживал за небезызвестной вам Анной Керн, хотя на самом деле был безумно влюблен в Зинаиду Волконскую… На равных разговаривал с самим Александром Сергеевичем… Пушкиным, хотя был почти на целых шесть лет его моложе. И знаете, Пушкин его весьма высоко ценил, а когда узнал, что Веневитинов скончался, от горькой обиды в порыве чувств даже воскликнул: «Почему вы позволили ему умереть?» Я вам скажу, что иногда его называют даже самым красивым поэтом пушкинской эпохи… Хотел я ему помочь, да не успел тогда… был далеко… в других краях… Незаслуженно забыт сейчас… крайне незаслуженно… и, надеюсь, вы со мной согласитесь?.. О других, на мой взгляд, совсем никчемных, не стоящих людишках, толстые книжки печатают, а его вот забыли. А ведь согласитесь, что очень нехорошо… Ну, я думаю, что это еще можно и поправить.

— Да, совершенно с вами согласен, интересная была личность… — мечтательно произнес хозяин квартиры, — редкий случай… Так ярко вспыхнул и так рано угас… Мало мы еще о своих предках знаем и помним… А это ведь наше национальное богатство… наша национальная гордость, культура!..

— А кстати, любезный хозяин, у вас появился реальный шанс познакомиться с тем, о ком мы только что сейчас рассуждали…

— То есть?.. — страшно удивившись, не понял Шумилов. — Не хотите ли вы сказать…

— Совершенно верно, — не дал ему договорить таинственный гость, — именно с ним! Я же просил вас ничему не удивляться, и он, стукнув два раза своей тростью, тяжелым басом позвал:

— Дмитрий Владимирович, где вы, мы вас ждем…

И тут же откуда-то потянуло холодом, словно в открытую дверь ворвался сквозняк, лампочка вверху почти погасла, а от стены рядом с холодильником отделилось какое-то бледно-голубое сияние, превратившееся затем в высокого молодого человека, похожее на подсвеченное синим светом белое мраморное изваяние. Высокий лоб, строгий безукоризненный профиль, большие, опушенные длинными ресницами глаза, излучавшие незаурядный ум и одухотворенность. Его невидящий взгляд был устремлен через окно куда-то туда, в мерцающую звездами темную бездну вечности.

Он сделал шаг и остановился, скрестив на груди красивые руки, словно все время о чем-то напряженно размышлял.

— Зачем вы меня позвали? — раздался его приглушенный голос.

Валерий Иванович боялся поверить своим глазам. Его сердце сильно колотилось, а руки клещами впились в подлокотники кресла.

«Вот он — феномен и загадка прошлого!.. Ожившая, словно в кинофильме, легенда — Дмитрий Веневитинов… Тот, кто встречался и разговаривал с Пушкиным, кружился в упоительном танце с Волконской… и вот он здесь, рядом, спустя полтора столетия…»

От этого нереального ощущения даже дыхание перехватило, и на мгновение показалось, что вот сейчас можно запросто тронуться рассудком… Просто сойти с ума… И тут же он вновь услышал голос могущественного собеседника:

— Дмитрий Владимирович, прошло уже сто шестьдесят лет, как вы ушли из жизни, — медленно произнес «Воландин». — Завершили ли вы работу над переводом «Фауста», и чем вы сейчас занимаетесь?

— Да, — не изменяя гордой позы, ответил молодой человек, — как вы и просили, я полностью перевел это произведение… Но многое из того, что я сделал, меня до конца не удовлетворяет. Я чувствую, что эту работу могу выполнить гораздо лучше, и пробую изменить некоторые места в тексте, чтобы по возможности максимально приблизиться к оригиналу…

— Благодарю вас, вы очень добросовестно потрудились. Но не сочтите за тяжкий труд выполнить еще одну мою просьбу и, если можно, прочтите среднюю часть своего стихотворения «Поэт и друг» от лица поэта. Оно мне чрезвычайно нравится…

Шумилов заметил, как по лицу призрачного гостя мелькнула тень удовлетворения. Он чуть наклонил в знак согласия крупную голову, еще больше выпрямился, и в гулкой тишине, будто со старой пластинки, зазвучал его печальный голос:

Природа не для всех очей

Покров свой тайный подымает:

Мы все равно читаем в ней,

Но кто, читая, понимает?

Лишь тот, кто с юношеских дней

Был пламенным жрецом искусства,

Кто жизни не щадил для чувства,

Венец мученьями купил,

Над суетой вознесся духом

И сердца трепет жадным слухом,

Как вещий голос, изловил! —

Тому, кто жребий довершил,

Потеря жизни не утрата —

Без страха мир покинет он!

Судьба в дарах своих богата,

И не один у ней закон:

Тому — процвесть с развитой силой