Доизвинялся - Джей Рейнер Страница 33

Человечек как будто сменил гнев на милость.

– Вы хороший человек, мистер Звеглер.

– Всегда к вашим услугам, друг мой. Всегда к вашим услугам.

Он повернулся к нам, пожимая плечами и всем своим видом говоря: «Теперь понимаете, о чем я?»

– Так вот какой-то умник расставил столы в географическом порядке. В результате израильтяне у нас сидят бок о бок с палестинцами, австралийцы с аборигенами, восточно-тиморцы с индонезийцами. Гребаное бедствие, с вашего позволения. Прошу прощения за мой французский. Так вот…

– Почему секретариат это не уладит? – спросила, придвигаясь к нему поближе, Дженни.

Ларри Звеглер моргнул и прикусил губу.

– О'кей, дамочка. Кажется, то, что мы тут имеем, зовется срыв коммуникации. Давайте-ка я отведу вас в ваши кабинеты, а там, ну, сами понимаете… тогда поговорим. И старайтесь ступать осторожнее. Как видите, друзья, тут кое-кто сбежал от своих столов и устроил себе лагерь в коридоре. Верховный комиссар при ООН по делам беженцев подумывает, не заглянуть ли сюда для ознакомления. – Он усмехнулся, но ни один из нас не улыбнулся в ответ.

В офисах пятнадцатого этажа, выходивших окнами на Манхэттен, располагались европейские и ближневосточные делегации групп особого интереса, которым предложили собрать материал и зарегистрировать свои подлежащие извинению обиды. Делегациям Среднего и Дальнего Востока, Африки и Австралии отвели этаж выше, прокричал нам Звеглер, со временем к ним присоединится Финансовый Контроль. Отделу Истории и Подтверждения полагалось находиться этажом ниже, вместе с Юридическим отделом, Психологией и вспомогательными службами, как, например, Транспорт и Расселение. Через новенькие двери мы попали в коридор на той стороне здания, которая выходила на Ист-ривер, и уровень шума разом упал.

– А это, – понижая голос, сказал Звеглер, – секретариат.

Перед нами тянулся длинный, выстланный толстой ковровой дорожкой, недавно покрашенный и совершенно пустынный коридор, из которого вели двери в не менее пустынные офисы с новенькими столами, голыми стеллажами, и из каждого окна открывался чарующий, ничем не загораживаемый вид на Ист-ривер. Мы медленно шли в полнейшей тишине.

– Где все? – спросила Дженни.

– Вот сюда, пожалуйста, миссис Сэмпсон, будьте так любезны, мэм.

Еще одни двойные двери открылись в приемную, где две решительно ничем не занятые молодые женщины, сидевшие за пустыми столами, разом вскочили и одернули юбки.

– Элис, Франсин, рад вас видеть, давайте все тут покажем этим милым людям.

Они провели нас через последнюю пару дверей в просторное угловое помещение, выходившее одной стороной на Манхэттен, другой – на реку. Тут были стильная, обитая карамельного цвета кожей банкетка вдоль окна, массивный диван с креслами под стать и несколько разделенных стеклянными перегородками рабочих столов. На стенах – со вкусом подобранные современные абстракции. На полу под ними – здоровенные фикусы. Мягко урчал кондиционер.

Подойдя к окну, я выглянул на город, этот гигантский, дергающийся в конвульсиях организм, который казался таким мирным по сравнению с безумием, творившимся в здешних коридорах.

– И?… – начала Дженни.

– Сами видите, какая тут ситуация.

В секретариат набрали бюрократов, в обязанности которых входило повседневное функционирование ВИПООН: надзор за составлением и проверкой жалоб, организацией и финансированием извинительных мероприятий, работой сотен других извиняющихся, разбросанных по всему земному шару (теоретически я их возглавлял). Обычно сотрудники ООН такого уровня берутся за каждое новое задание безропотно, но тут они сделали исключение.

– Судя по всему, эти ребята эмоций не жалуют, – сказал Звеглер, который все больше начинал мне нравиться. – Они – администраторы. Поэтому каждый в своем отделе сказал начальству: «От меня потребуется эмоциональная реакция». А это, говорят чинуши, дело опасное. Как минимум подвергаешься риску испытать пассивное сочувствие.

– Пассивное сочувствие?

– Эти ребята боятся, что и сами станут что-то испытывать только от того, что окажутся рядом с вами.

– Ну и?… – спросила Дженни, опять качнувшись на каблуке.

– Сами знаете, как это бывает. Все упирается в деньги. Они хотят прибавки. Теперь ни один тут не покажется, пока начальство их не приструнит. А тем временем есть только вы, я и наши Элис с Франсин.

Мы воззрились друг на друга в молчании, которое прервала Франсин:

– Мистер Бассет, вы не обидитесь, если я скажу, как мне понравилась запись с вашим извинением. Жду не дождусь, когда увижу, как вы проявляете чувства живьем.

Вместо того чтобы остаться в офисе, я в первый полный день в Нью-Йорке пошел гулять по улицам и под вечер набрел на «Пик Маттерхорн». После я навещал его каждый вечер и всякий раз заказывал одно и то же: фондю, салат, графин белого «Юра», пока на четвертый вечер официантка даже меню мне не принесла, а просто спросила: «То же самое?», и я кивнул. Мне удалось несколько раз поговорить по мобильному телефону с Дженни (в аэропорту она всем нам выдала по мобильному), но она всегда была энергичной и деловитой и всякий раз утешала, дескать, «докапывается до сути» и, дескать, мне «следует обжиться». Однажды мне позвонил Уилл Мастерс, чтобы уточнить несколько деталей моего контракта, и Сатеш – чтобы узнать, не хочу ли я пойти с ним на новый финский фильм в арт-центре в Верхнем Ист-Сайде. Я с благодарностью отказался, мол, мрачности и angst [17]с меня хватит на работе. Рассмеявшись, он ответил, что все вскоре уладится.

В тот четвертый вечер в «Маттерхорне» вскоре после того, как передо мной поставили на спиртовке фондю, у моего столика возникла Дженни. Одета она была в джинсы, никакого макияжа, и волосы забраны в хвост, затянутый простой бархатной ленточкой. Впечатление было такое, будто встретился с учительницей вне школы.

– Никогда бы не подумала, что фондю в твоем вкусе.

– Отличное блюдо, – отозвался я, насаживая на вилку первый кусочек хлеба. – Тоже хочешь?

Она села рядом, и официантка принесла вторую вилку. Дженни наклонилась поближе к пару.

– Пахнет неплохо.

– В последние несколько дней я стал считать фондю вершиной кулинарного искусства.

– С чего это?

– Посмотри на этот горшок. Что в нем? По сути, ничего, кроме винограда и молока. Если разложить блюдо на составные части, на столе останутся только гроздь винограда и большой кувшин молока. Но, по счастью, какой-то гений потрудился превратить виноград в вино, а молоко – в сыр. Вообрази себе жизнь без сыра. Сумеешь? Можешь представить себе жизнь без сыра?

– Могу представить себе жизнь без «Эдама».

– Ну разумеется. А еще, вероятно, без жалости расстанусь с плавленой немецкой дрянью в пластиковой оболочке.