Сан-Ремо-Драйв - Лесли Эпстайн Страница 33

Наступила пауза. Мартин приставил снизу к трубе пилу и потянул со скрежетом.

— Ха-ха-ха! — Это я засмеялся. — Где они будут сикать? Эти шишки? Политики! Ха-ха-ха! Киноартисты! В гараже!

Мартин крякнул и оглушительно захохотал. Эдди вторил ему тявкающим смехом. Мы смеялись в три голоса. Мартин протянул руку, Эдди хлопнул по его ладони. Потом эта громадная розовая ладонь протянулась ко мне. После секундного замешательства я шлепнул по ней тоже.

Они взялись за дело. Это было ужасно. По большей части они работали, лежа на спине, под трубами. Вокруг них плавала густая пыль. Иногда они перекатывались на живот и копали лопаткой в траншее. Я наблюдал молча, обхватив колени. Один раз Эдди, не глядя, протянул ко мне руку; я инстинктивно подал ему молоток. Другой раз я передвинул лампу с колпаком по трубе, чтобы она светила на нужное место. Так прошел, наверное, час, а может быть, и два, и три. Часов у меня не было. Думаю, из-за болотного запаха пота и канализации, из-за пыли и темноты, из-за близости почти невидимых людей я впал в полузабытье. Мы, трое, может быть, шахтеры и врубаемся в угольный пласт. Да, может быть, мы члены Объединенного союза шахтеров, и Джон Льюис ведет нас на битву за достойный заработок и достойную жизнь. Он даже выступил против Гарри Трумэна, призвав свой профсоюз к забастовке. Мы, трое рабочих, — товарищи по борьбе.

— Подождите! Подождите, Эдди! Мартин, подождите! Стойте! Перестаньте работать. Я сообразил.

— Что? — спросил Эдди. Он остановился и полил потную голову из термоса.

— Вы не можете так работать каждый день. С утра до ночи.

— Почему? Почему ты так говоришь?

— Вы забыли про завтра.

Мартин лежал на спине и с силой тянул за рукоятку ключа.

— А что завтра? — спросил он.

Эдди повернул ко мне лицо.

— Загадки загадываешь?

— Да нет! День выборов. У вас должен быть выходной. По-моему, есть такой закон. Наша школа весь день закрыта. Вы должны голосовать.

— Голосовать? За кого? За президента?

— И за конгресс. Разве вы не хотите, чтобы вернулись демократы? Чтобы выбрали Гарри Трумэна?

— Я в это не играю, молодой человек. Трумэн ничего для меня не сделал.

— Но посмотрите, в каких условиях вы трудитесь. В этой жаре, в темноте. И миллионам приходится работать так же, в шахтах. За гроши. Кроме того, президент Трумэн — за равноправие вашего народа. Поэтому и Стром Тёрмонд [76]выставил свою кандидатуру. На Юге уже нет единодушия. Знаете, как я говорю? Я говорю: скатертью дорога! Они даже не американцы. Они линчуют. Заставляют цветных людей пить из других фонтанчиков. Они как нацисты! Я их ненавижу! A-а, я понял! Вы меня разыгрываете. Вы голосуете за Уоллеса? Да? Я понял. Моим родителям тоже хотелось. Но папа, он Норман Якоби, писатель и продюсер, он сказал, что от добра добра не ищут. Говорит, голосовать за Уоллеса — значит голосовать за Дьюи. За большой бизнес. За статус кво. Мартин, вы были в армии. Разве вы воевали не за то, чтобы стало по-другому? Не за то, чтобы жизнь стала лучше?

Огромный черный человек отпустил ключ, который держал обеими руками. Он передвинулся и навел на меня желтые глаза.

— Смотрю на тебя, — сказал он, — и вижу яблоко, гнилое насквозь.

Я задохнулся. Как будто эта громадная ладонь залепила мне оплеуху. Что я сказал? Что я сделал?

— Не голосую за диксикратов [77]. Не голосую за демократов, — сказал Эдди. — Не голосую за прогрессистов. Газеты читаем, фамилии знаем. Ты живешь в этом имении. Я видел рояль через окно — он больше комнаты, где я родился. Это точно. Если приду ночью и возьму у вас серебряную вилку, я буду есть, как король, — только скоро опять окажусь в тюрьме, и тюремщиком будет твой Гарри Трумэн. Вот тебе и вся политика, молодой хозяин. Твоя мама срезает красивые цветочки. У тебя белая девочка. Нигер надевает фуражку на свою черную башку и возит тебя в город на машине. Ты, можно сказать, кушаешь пирожное, а таким, как я, не оставишь и крошек.

— Она не моя девочка!

— И когда ты про мистера Нормана Якоби говоришь, для нас с Мартином это пустой звук. Я знаю, кто селится в этом районе. Полазил под их домами. Перед тобой мы работали у того, который сделал «Кинг-Конга». Мы его видели, да, Мартин?

Молчаливый негр лежал навзничь, втянув губы, и водил глазами; он вполне мог быть гигантской обезьяной, упавшей с Эмпайр-стейт-билдинга. Грудь у него вздымалась и опадала, как у издыхающего зверя.

— Когда Мартин был на войне, я в кино ходил чуть не каждый день. По-хитрому ходил — платить ни разу не пришлось. Наверное, все фильмы видел, какие есть. Хорошо в темноте, когда сидишь один. Ты говоришь, ненавидишь южан. Говоришь, они выродки. А ты послушай. У меня друзья там были в детстве, белые и черные. Фонтанчики, говоришь? Я из тех же пил, что они. Они на всю жизнь друзья, хотя мы не видимся и не разговариваем. Конечно, они выросли и хотят теперь белых девушек, белых дам. Но они все равно со мной. Сколько лет я сидел один в кино и, скажу тебе, ни разу не видел в фильме черного, чтобы хотелось с ним подружиться. Только слуг, вроде твоего Артура и Мэри, да иногда чечеточников. Мистер Тёрмонд из Южной Каролины? Да он ни черта в дискриминации не смыслит, по сравнению с теми, кто снимает фильмы. Не говори мне про голосование. Не нужно мне твоей политики.

А меня вдруг ушибла мысль: откуда он знает, как зовут нашего дворецкого и служанку? А потом: откуда он знает про «Стейнвей»? Но все это заслонил другой тревожный вопрос. Почему все пошло не так? Где товарищеский дух? Рабочая солидарность? Что случилось — и так быстро — после того, как я помог с молотком и лампой? После того, как хлопнул по ладони черного? Они уже буквально отвернулись от меня и занялись своим делом. Мартин последний раз рванул ключ и свернул муфту. Труба над ним разошлась, и из нее потекла ржавая струйка. А Эдди уполз углублять траншею.

Я пополз за ним. Во рту у меня опять пересохло. Хотел заговорить, но слова застряли в горле. Я набрал в грудь воздуха и выпалил:

— У нас там бассейн. Вы не хотите искупаться?

Эдди не ответил. Продолжал ковырять землю острием кирки. А Мартин бросил ключ и перевернулся на живот. Ни слова не говоря, он пополз к далекому выходу. Эдди по-крабьи двинулся следом. Последним на свет и воздух вылез я. По длине теней было понятно, что день на исходе. От асфальтовой дорожки и от кирпичной стены шло больше жара, чем с бесцветного неба. Нового «бьюика» тоже не было в гараже.

— Нам туда. — Я показал на аркаду.

Но они и так уже были под аркой. Я вышел за ними на двор. Солнце висело низко над лимонной рощей. Зеленая лужайка была слева, бассейн — справа. Я нагнал негров и показал на беленую кабинку.