Записки о Рейчел - Мартин Эмис Страница 33

Осталось более двух месяцев, и все это нужно вместить менее чем в два часа. Но, по мере того как я становлюсь старше, жизнь становится проще.

Я открываю окно, из которого виден лес. Сейчас декабрь, и очень холодно, так что вскоре приходится его закрыть.

В поезде, когда мы ехали в Оксфорд, Рейчел заговорила о своем отце — очевидно, утром она получила одно из его «вонючих» писем. Она полнее раскрыла тему настоящих ублюдков и проиллюстрировала ее недавней историей. Последний раз Рейчел имела дело с «Жан-Полем д'Эрланжером» (она называла его по девичьей фамилии матери, не спрашивайте почему) этим летом, когда Дефорест вывез ее на пару недель в Париж. Не считая некоторых малоприятных инцидентов, там было «изумительно». Я слегка оживился, когда Рейчел недвусмысленно дала понять, что эти малоприятные инциденты заключались в том, что мсье д'Эрланжер сперва намекал, а затем и четко сформулировал свою безмерную ненависть и презрение к Дефоресту, чье ухо в результате было расплющено в капусту вспыльчивым французом. Рейчел призывала меня узреть в этом свидетельство крайней неучтивости ее отца. Дефорест, как я узнал, отнесся к вопросу с глубоким пониманием и ни разу с тех пор об этом не упоминал.

Когда я спросил, что было в письме, Рейчел целых полминуты глядела в окно на пробегающие пригороды Рединга, прежде чем ответила, что это слишком ужасно, чтобы повторять. Я решил не настаивать, любезно ей уступив. Чтобы убить время и хоть как-то ее развлечь, я стал выдумывать сомнительные истории о злодеяниях моих родителей, выставив отца пьяницей, хулиганом, ночным гулякой, растлителем горничных и так далее.

Мы прибыли первыми.

Обнаружилось, что у матери приступ бешенства. Она пребывала в таком неистовстве, что, не успев поздороваться, мы с Рейчел немедленно спросили, не можем ли мы хоть чем-нибудь ей помочь — пока еще есть время, пока есть надежда. Оказалось, все, что может сделать Рейчел, так это помочь домработнице (весьма симпатичной) почистить картошку. Все, что требовалось от меня, это съездить в Оксфорд и забрать Валентина.

— Но я не умею водить, — сказал я.

— Ты ведь брал уроки.

— Знаю. (В мобильной семье Хайвэев уроки вождения были традиционным подарком к семнадцатилетию.)

— И у тебя был экзамен.

— Знаю. Но я его завалил.

— Но ты снова сдавал.

— Знаю. И снова завалил.

— Ну, теперь уже поздно. Куда я задевала ключи?

Я залез в «мини» своей матери, и, выезжая, чуть было не посадил несчастную старушку на капот.

Проехав по фальшивому платному мосту — плата составляла умопомрачительную сумму в три с половиной пенса, — я разогнался по прямой до шестидесяти километров в час. На подобных скоростях, чтобы машина не развалилась от вибрации, было целесообразно надевать на рычаг коробки передач туфлю с высоким каблуком, которая специально хранилась для этой цели в дверном кармане. Сделав это, я заметил в двухстах метрах передо мной тощую фигуру, которая неподвижно стояла на правой полосе дороги. Дабы вывести ее из задумчивости, я посигналил. В ту же секунду фигура рванула через дорогу, будто спасаясь от смертельной опасности, теряя по пути шапку, покупки и единственный коричневый шлепанец, прыгая к противоположной обочине, как лягушка, подгоняемая электрическими разрядами. Я сбросил передачу, замедлил ход и плавно остановился возле нее.

— Ничего бы не случилось, — сказал я, возвращая ее принадлежности, — вы могли бы просто вернуться на тротуар. Вы в порядке?

Она смотрела перед собой невидящим взглядом и думала: чтоб я сдохла, если еще хоть раз выйду на улицу.

Я запарковался перед школой Валентина, одной из лучших оксфордских начальных школ, которая, несмотря на это, сильно смахивала на отель из набора для игры в монополию, но только крупнее, грязнее и с настоящими окнами. Валентин (а точнее, его дурацкое имя) уже был в списках одной второразрядной общественной школы, когда мой отец решил его туда не отдавать. Я пытался сформулировать вредительскую сущность подобной политики, шагая по аллее, отделяющей школу от площадки для игр, где Валентин, предположительно, играл в футбол. Я с теплотой в сердце предвкушал, как оторву его от любимой игры. Мой шаг замедлился.