Нам не прожить зимы - Александр Кабаков Страница 33

Выпив водки, он быстро поел – всегда, еще со службы в армии, очень быстро ел – и, закурив, стал думать, не взять ли водки еще.

В последние годы опьянение, то есть желательное после выпитого прояснение мыслей и чувств, не наступало, а если наступало, то слишком поздно, когда выпито было уже очень много, и поэтому через несколько часов сменялось особого рода плохим самочувствием: сосущей тошнотой, дрожью, испариной на ладонях, ощущением опасности от того, что в голове возникала кружащаяся пустота, а ноги делались слабыми и при ходьбе будто плыли над землей, а не становились на нее твердо. Ильину было известно, что это просто похмелье, которое теперь, в расплату за все выпитое, наступает все быстрее и быстрее, но от этого знания было не легче, он – и не без оснований, уже бывало – боялся в таком состоянии потерять сознание и упасть, сильно разбиться или, того хуже, оказаться в больнице, а то и в милиции.

Однако почти всегда желание достичь цели, прояснить душу оказывалось сильнее страха, и он пил, пил, пил – и, чтобы избежать страшных последствий, уже в дрожи, уже на ватных ногах, пил еще, что помогало, но направляло существование по замкнутому кругу, иногда приводило даже к врачам, ненадолго прерывалось, и снова, снова, снова…

Он взял еще сто граммов и вернулся к тому же столу, где оставил сумку, плащ и кепку.

За столом сидела дама.

Вероятно, пока он ожидал получения в буфете своей рюмки, она стояла перед теми двумя, что брали пиво, потом со своим ужасным даже на цвет коньяком и бутербродом выбрала свободное место – а тут и он вернулся.

Игорь Петрович был немолодым человеком, к тому же весьма наблюдательным, так что уже давно умел по одному взгляду на человека, особенно соотечественника, вполне близко к истине определить его социально-психологический тип – то есть, применительно к этой женщине, кем работает, много ли пьет и как дела с мужиками. Выходило, что работает в культуре (осмысленный взгляд в сочетании с черной одеждой на сорокалетней и не проститутке, к тому же несколько крупных серебряных колец), пьет порядочно (довольно милое, с мелкими правильными чертами лицо уже в сеточке морщин и сосудиков, которые скоро превратят это лицо в такое же милое старушечье, а к тому времени она и седину закрашивать перестанет), с мужчинами в отношения входит легко, а выходит из них всегда трудно и с неприятностями.

Словом, вполне его категория.

– Извините, я…

– Пожалуйста, пожалуйста… я закурю?

– Да, конечно, я и сама…

– Вот, пожалуйста… Нет, они не крепкие, видите, лайт… Прошу.

– Спасибо… Да, некрепкие…

Молчание, курят. С небольшим движением в ее сторону он поднимает рюмку, она проделывает то же самое «ваше здоровье, а вотр санте» – культурные люди.

– А я вас часто здесь вижу… Работаете поблизости?

– Работаю? Нет… Просто привык… Раньше тут недалеко работал, а теперь… Ну, знаете, центр, все время как-то мимо приходится… А вы действительно меня видели? Странно… Я вас как-то не замечал…

– Что ж, значит, такая незамет…

– Ну, что вы, что вы, я не в этом смысле, я вообще не очень наблюдательный человек (соврал, а то неловко получается), знаете, все в себе копаюсь, хожу как во сне (правда)… А вы живете тут где-нибудь?

– Нет, работаю. Французский преподаю.

– А, так вы, наверное… В институте? Тут же ваших студентов полно…

– Ничего, теперь все можно… Да я же при них не напиваюсь и с мужчинами не знакомлюсь (ложь), а они не стесняются…

– А без них? Сегодня что-то не видно ваших молодых гениев…

– Напиться предлагаете или познакомиться? Пить больше не буду (снова ложь)…

– Ну, рюмку? Сейчас я…

– То есть и познакомиться…

Он идет к стойке, она достает из его пачки сигарету, снова закуривает, смотрит в пространство. Он возвращается с коньяком, водкой, соком, бутербродами, садится, поднимает свою рюмку.

– Итак…

– Лена.

– Игорь Петрович… Ну, Игорь, конечно… Ваше здоровье.

– А вотр санте.

– А… Ну да, конечно… Да, вот я и говорю: брожу, Леночка, как во сне. Понимаете? Чего-то в последнее время такое состояние… Видеть не могу все это… не в смысле забегаловку, а вообще… одно время как-то повеселей было, да? Лучшие годы, согласны? Знаете, я думаю, что с каждым поколением так бывает – лет пять, а то и три настоящей жизни, без оглядки, без раздумий, все ясно, живешь по-настоящему… А до этого и особенно после – ничего. То есть ничего уже не будет нового, и начинается – ну, пусть на каком-то другом уровне, чем до этого, понимаете, но все равно – ожидание, а ждать-то уже нечего (чистая правда)… Простите, Лена, я, как пьяный, с откровенностями лезу…

– Ничего, не извиняйтесь. Я ваше состояние понимаю, хорошо понимаю (понимает, но не совсем)… Но вам еще рано…

– Смеетесь? Меня вон коллеги уже давно дедом называют… И вообще…

– Дураки ваши коллеги, извините… Просто усталость. Поехать куда-нибудь, отдохнуть… Работаете много? А кем, если не секрет?

– Какие секреты… Если честно – уже никем. Неделю как уволился. Вот и отдыхаю… Может, и поеду…

– Уволились?! Странно… Теперь такая жизнь, что особенно не поувольняешься (с завистью)… Новую работу нашли?

– Ничего я не нашел, Леночка… Еще по одной, а?

Все уже было ясно и ему, и ей. Не совсем пока понятным оставалось, где и когда – прямо сейчас, если, конечно, есть куда, встать и ехать или еще посидеть, сильно выпить, потом вместе до метро, долго уговариваться о звонках… Кафе между тем уже заполнилось, и ее студенты, проходя за пивом, вежливо и без интереса здоровались, сидит француженка с каким-то старым дядькой, небось тоже француз из какого-нибудь другого института. А они разговаривали, он ходил еще и еще за выпивкой, она уже пропускала, и на его три, потом четыре, пять стограммовых стопок приходилось две, потом недопитая третья рюмка…

Видишь, рассказывал он, я человек пьющий, но не в этом дело, а просто не совсем, знаешь ли, думаю, нормальный, честное слово, это не кокетство, понимаешь, я не могу жить свою жизнь, мне в ней скучно, логики, что ли, не хватает, сюжетца, понимаешь? Чтобы смысл был, чтобы следствия наступали, соответствующие причинам, чтобы… ну, я же вижу, ты понимаешь, Лен, я серьезно тебе говорю, я же раньше знаешь как назывался, Номер Первый, понимаешь, в каком смысле, а теперь все, Игорь Петрович Ильин, никто, и потому все бросил и ухожу, понимаешь, к ебаной матери, извини, к ебаной матери, потому что мне кажется, что все живут как люди, а я болтаюсь среди них со своими выдумками и схожу понемногу с ума, и не могу их всех видеть, и себя тоже, и поэтому уеду, слышишь, и даже тебя не возьму с собой, ты хорошая девка, Лен, но тебе еще рано уезжать, а я все, больше не могу, на работу, с работы, время пролетает, и я не в том смысле, что не сделал чего-то важного, чего там важного можно сделать, человечество осчастливить, что ли, я же не сумасшедший, время все равно пролетает, что ты ни делай, хоть гений, хоть мудак последний, а оно все равно исчезает все быстрее, понимаешь, такая теория относительности, твое время идет тем быстрее, чем больше его уже прошло и меньше осталось, а если так, то какого черта я должен, почему я всем что-нибудь должен, всем, работать, ходить туда, ходить сюда, домой вечером, на службу утром, друзья, женщины, извини, я в смысле вообще, ну, нет больше сил, ты понимаешь меня, Лен, Леночка, сейчас, я быстро, еще по рюмке возьму, и едем, едем, придумаем что-нибудь, я позвоню, сейчас, сейчас быстро по рюмке и едем.