Краткая история смерти - Кевин Брокмейер Страница 33

Мужчина сунул изюминку в рот.

— Как зовут этого человека?

— Натаниэль Пакетт.

— Хм. Он уехал… ближе к концу эвакуации, скажем так. Вы его знали?

— Он мой брат.

— Вы Мики?

— Да… Майкл.

Мужчина кивнул и отступил.

— Тогда заходите. Я его сосед по квартире.

«Я его сосед по квартире». Как просто. Пакетт с трудом верил своим ушам. Он сел на кушетку, обитую тканью в сине-белую полоску, — огромную кушетку, занимавшую полкомнаты. Стульев и кресел не было, поэтому мужчина в очках пристроился рядом.

— Наверное, вы хотите расспросить о брате, — сказал он. — Валяйте. Я не вооружен.

Он доел изюм, скомкал стаканчик и начал медленно перекатывать его между ладонями, разглаживая складки и выпуклости. Все в нем, казалось, двигалось с умеренной скоростью, и единственным исключением была привычка выпаливать начала фраз словно в качестве компенсации за потерянное время.

Брат всегда представлял загадку для Пакетта — призрак-незнакомец с велосипедом и сломанной шеей. Он коллекционировал комиксы, допоздна засиживался у телевизора, а однажды уговорил Пакетта свернуться клубочком на дне спальника и принялся возить его кругами по гостиной. Вот и все, что тот помнил о брате. Но за следующие несколько часов он узнал много нового. После смерти, разумеется, Натаниэль попал в один из многочисленных городских приютов, как и большинство детей. Он мог бы поселиться там насовсем — опять же как большинство детей. Но, навсегда оставшись одиннадцатилетним, в конце концов он решил жить самостоятельно. Несколько лет он еще катался на велосипеде, теперь уже на гоночном, и три-четыре раза попадал в небольшие неприятности на дороге, прежде чем продал велик. После этого он стал большим поклонником подземки. По воскресеньям Натаниэль часами катался на метро, заезжая аж в «район белой глины», где рассматривал поезда, темные туннели и залы ожидания, похожие на аквариумы. Семь лет он проработал в магазине, где продавал гипсовые фигурки для раскрашивания и модели самолетов молодым людям, грустившим по детству, которое сам Натаниэль так и не утратил. Потом он подрезал кусты в оранжерее и некоторое время был помощником смотрителя в одном из самых больших городских садов.

Человек, который рассказал Пакетту о брате, жил в этой квартире, в гостевой комнате, уже почти пять лет. Они с Натаниэлем познакомились на лекции под названием «Комикс как литературный жанр». При жизни он был учителем английского языка и любил, как он выразился, «иллюстрированные романы». Что касается Натаниэля, комиксы оставались его излюбленным чтением. Он собрал внушительную коллекцию, с тех пор как оказался в городе, и после лекции пригласил нового приятеля к себе, чтобы показать их.

— Так я тут и остался, — закончил мужчина. — Как вам сказать. Я только что прибыл и искал жилье, а вашему брату недоставало компании. Все сложилось.

— Он когда-нибудь рассказывал обо мне? — спросил Пакетт.

— О вас и вашей семье.

Пакетт вздохнул.

— Не понимаю, почему я должен этому радоваться. Я почти… и вот я здесь… — Он путался в собственных мыслях. — Знаете, я ведь даже сомневался, что он меня помнит.

— Он помнил. Вы не успели попрощаться, если не ошибаюсь?

— Лично? Нет. Мы с мамой как-то раз побывали на могиле, но я тогда был совсем маленький. Через некоторое время я просто перестал о нем думать.

Рассказывая, мужчина медленно мял пальцами картонный стаканчик, и теперь в руках у него был почти идеальный шар.

— Попрощаться — это очень важно. Моя семья была рядом, когда я умирал.

— Вы болели?

— Лейкемия. Скверная штука.

— Сочувствую.

— Не стоит.

— Значит, ваша семья была рядом?

— Да. Хотите послушать?

И он начал.

Он сказал, что болел уже долго, прежде чем его отвезли в больницу.

— Почти три года. Обычно люди говорят, что хотят умереть дома. Но лично я был готов к больнице. Стерильные простыни, аппараты, все такое. Там казалось проще. В смысле, проще расстаться с жизнью. Меньше теряешь. Поймите, мне было больно. Причем давно. Я приготовился к смерти. Но когда я чувствовал, что ухожу, то замечал фотографии жены и сыновей на стене или кресло у комода и вспоминал, где оно было куплено, ну и так далее, тысячи других мелочей. Все равно что маленькие узелки, которые невозможно развязать. Наконец я решил, что если я собираюсь умереть, то нужно это проделать в незнакомой обстановке. Может быть, я привыкал к мысли о переходе в ту самую незнакомую обстановку. Не знаю. Короче, я попросил родных отвезти меня в больницу, и они согласились. Они молодцы. Они приходили по несколько раз в день, даже старший, который уже учился в колледже. Однажды он спросил — Клэй, это мой старший, — он спросил, верю ли я в загробную жизнь. Я не знал, что ответить. Я, конечно, слышал, что люди, мол, проходят сквозь туннель из белого света и видят на другой стороне распахнутые врата небес. Но я никогда не знал, как это понимать. Люди, которые выжили, чтобы рассказать нам о своем опыте, — это всегда по определению те, кто покинул туннель и вернулся… в общем, трудно объяснить почему, но я сомневался, что все действительно так. И все-таки продолжал размышлять. Знаете, в старину люди верили, что, если посмотреть в глаза покойнику, в них будет видно последнее, на что он смотрел перед смертью. Лично я всегда считал наоборот. Когда ты умираешь, зрение обращается в другую сторону, задом наперед, и ты видишь то, что приближается, а не то, что уже случилось. Так или иначе, я хотел по возможности ответить на вопрос Клэя. Я не знал, будет ли он в палате, когда я умру. Не знал, смогу ли поговорить с ним, даже если он окажется рядом. Поэтому я решил написать два письма. В одном говорилось, что после смерти вообще ничего нет, даже темноты, только сплошная пустота. Я положил его в красный конверт. А в другом написал, что все это правда — истории про туннель, про любимых людей, которые зовут тебя с той стороны, про рай и так далее. Я положил его в голубой конверт. Были и другие варианты, разумеется, но эти два казались мне самыми правдоподобными. Я ничего не хотел усложнять. Я сочинил стишок, чтобы не перепутать конверты. «Красный — ужасный, голубой — опять живой». Целыми днями я повторял про себя. Красный — ужасный, голубой — опять живой. Видите ли, я собирался выбрать в последнюю секунду, когда начну видеть задом наперед. Но я забеспокоился, что не смогу говорить, когда наступит время. Поэтому я попросил сиделку вложить мне в каждую руку по конверту. Я держал их крепко. В палате было окно, и я видел, как меняется небо над парковкой. Сначала солнце, потом звезды, потом снова солнце. Через несколько дней, вечером, я наконец умер. Как я уже сказал, собралась вся семья. Жена и оба сына. Я чувствовал, как приближается смерть. На сей раз никакие узелки меня не удерживали. Я выпустил один из конвертов, а второй стиснул что есть сил.

Пакетт был в восхищении: