Пока мы рядом - Ольга Литаврина Страница 33

Это снова я – Кирилл Сотников. И я снова обращаюсь к невидимому, но все понимающему читателю – немыслимо красивой девочке, гуляющей с Коляном Долбиным по главной аллее «Звездочки» в свои «хорошие», просветленные дни.

Я и Венька Ерохин сейчас сидим в комендантской келье у начала главной аллеи. Бесс и Колян гуляют именно по ней. Вечереет. Мы с Вэном грустим и считаем потери.

Наша верная четверка уменьшилась ровно наполовину. Сегодня исполняется сорок дней со дня гибели Стаса. Дату гибели Майки – нашей Златовласки – мы не знаем, и узнать больше не у кого. Сименса тоже сорок дней как нет, а Бесси помнит случившееся лишь обрывочно – так оно трагично и страшно.

Сейчас мы с Вэном встретим наших детей с прогулки и проводим их по палатам. Мы и сами иной раз не понимаем, кто из нас старше. Дети, которым нет еще и двадцати, вежливо нас выслушивают и смотрят печально и мудро. Колян одолел и наркотики, и романтическое увлечение крутыми и бедовыми друзьями отца, и непонимание матери, закрывшей перед ним двери в свою новую семью. Простил отца за то, что тот отказался от себя самого, и сам принял на плечи груз отцовских забот: хочет стать опорой и защитником и для бабушки Тони, и для мальчишек «Звездочки», и в особенности для девочки не из здешнего мира, горестной тени Златовласки.

Возможно, он останется в Центре помощником Вэна, ведь параллельно можно и учиться. Или поедет к бабушке – Антонине Петровне, побудет с ней. Вообще-то, ясно, от чего, а вернее от кого, все это зависит. Чувства Коляна и Бесс – главное, что помогает нам вместе тянуть Бесс к себе от края той бездны, куда она заглянула и до сих пор не может прийти в себя. Она отчаянно борется, и победитель в этой борьбе еще не определен.

Поэтому мы и встречаем их с прогулки. Проводим Бесс в палату, где Колька поменяет воду в вазе с розовыми дикими гвоздиками и посидит у окна, пока девочка не уснет. А затем пройдется по «самым трудным», поможет медсестре и няне – помощник Веньке выходит на славу!

А мы с Вэном потихоньку уйдем из корпуса к нашей детской скамейке. Да-да, той самой скамье под старыми густыми елями, где вырезаны наши инициалы. И там, нарушая все запреты, достанем бутылку – и помянем душу раба Божьего Станислава. И наш Вайтмастэнг, наш защитник, присядет рядом с нами и улыбнется, как в детстве: «Не дрейфь, ребята!» Мы молча закурим, а потом совсем смеркнется, и черные жуки станут сшибаться в темноте и падать на стол, тоже изрезанный инициалами, и на пахучие слежавшиеся иглы под ногами – те самые рогачи, на которых охотились мы со Стасом и которых так боялась Златовласка…

Таким представлял я сегодняшний, сороковой, вечер. А все получилось по-другому. До старых скамеек мы добрались благополучно, но вечер воспоминаний скомкал требовательный и назойливый звонок моего мобильного. Рука было потянулась отключить вызов, но шестое чувство победило.

– Да? – неохотно откликнулся я.

– Кир? Кир, где ты? – Голос в трубке какой-то потерянный, пропадающий, настолько чуждый моменту, что я даже не сразу узнал, кто это.

А когда узнал, то в памяти всплыла наша сумбурная встреча с главным редактором, вернее, редакторшей, моей газеты. Я зашел к ней перед похоронами Стаса.

И минуло-то чуть больше месяца, а многое, в том числе и наша встреча, ушло в далекое прошлое. Оттуда, из прошлого, всплыло лицо Мариши, как-то сразу постаревшее в тот день, когда приехала моя дочь. Всплыло и мое тогдашнее ощущение – что не скоро придется снова увидеть это ухоженное, самодостаточное на людях лицо сорокавосьмилетней руководящей женщины. Ах, тогда с этим все было ясно, ведь в деньгах мы пока не нуждались, а Бесси требовалась неусыпная забота!

А потом над моим израненным сердцем склонился извечный лекарь – Время… И уже недели через три горечь от неожиданной потери Стаса и Златовласки, даже непрестанная тревога за Бесс не смогли скрыть некую зияющую пустоту, ставшую моей неотвязной спутницей. Пустоту на месте любимого дела. Мне не хватало редакционной суеты, телефонных звонков, событий и вечной погони за свежей информацией из первых рук. Это во мне оказалось неистребимым. Так что голос Мариши Суровой, донёсшийся до меня из прошлого, казавшегося теперь таким далеким, втайне меня порадовал.

Правда, ответил я ей довольно небрежно: еще бы, «святая минута», «скупые мужские слезы на могилах друзей», как там еще пишут в таких случаях досужие журналюги?

– Мариш, ты? Конечно, узнал. Ты извини… Нет, не пропадаю… Сама понимаешь, поминаем Стаса… Да, уже сороковой… Да, как вчера… Спасибо, спасибо…