Река - Кетиль Бьернстад Страница 33

Марианне задумывается. Я вижу, что солнце быстро склоняется к западу, и понимаю, что нам надо отправляться домой, пока не стемнело. Но и прерывать ее историю мне тоже не хочется. Будь что будет. У меня есть с собой карманный фонарик.

Марианне подозрительно на меня смотрит. Слежу ли я за ее рассказом? Интересно ли мне то, что она мне рассказывает? И снова пьет вино. Я жалею, что захватил только одну бутылку.

— Когда Брур захотел, чтобы я сделала аборт, я не поверила своим ушам. Он сказал, что у него есть хорошие связи. Никаких спиц. Никаких сомнительных средств. Есть врачи, с которыми можно связаться. Брур знал одного такого врача. Мы страшно поссорились. На этот раз я защищала себя, ибо была уверена, что еще один аборт будет роковой ошибкой. О том, что такое стать матерью, я представляла себе весьма туманно. И хотя Брур старался быть моей опорой в этом мире и позаботился, чтобы у нас была роскошная свадьба, — конечно, с помощью и его и моих родителей — я все равно знала, что он не хочет этого ребенка.

— Правда? Неужели он не хотел, чтобы ты родила ему ребенка?

— Вспомни, какой я была молодой, — говорит она и почти по-матерински гладит меня по щеке. — Да и ему было всего двадцать пять лет, он только-только начинал свою карьеру врача, в будущем нейрохирурга. Ему было приятно, что у меня в семье есть врач. Он хотел, чтобы мы вместе завоевали весь мир. Ему было трудно скрывать свое отчаяние в течение моей беременности, но он старался. А когда Аня родилась и он первый раз увидел ее, в нем словно что-то перевернулось, словно он во время этой первой встречи со своей дочерью уже любил ее больше всех на свете. И, как я тебе говорила, эта любовь была связана с больной совестью и раскаянием. Неужели он хотел лишить права на жизнь эту крохотную девочку?

Марианне погружается в воспоминания. В ней как будто все стихает. Но из кафе до нас доносятся громкие крики. Студенты давно забыли, что мы находимся поблизости. Они распевают свои пьяные песни. Их ждет долгая ночь. Их шутки пошлы. Один кричит другому: «Черт, какое холодное горлышко у этой бутылки!» И другой так же громко ему отвечает, сам в восторге от своего остроумия: «Невесте это не понравится!»

Вечер с Марианне Скууг. Сентябрь, суббота, мы с нею на Брюнколлен. Через час солнце сядет. Надо возвращаться домой. Мы сидим рядом на поваленном дереве, и мне до смерти хочется обнять ее, обнять как ровесник, а не как парень, который моложе ее на семнадцать лет. Мне хочется иметь силу и возраст, до которых мне еще далеко. Хочется, чтобы я родился в 1935 году и чтобы я мог ее утешить. Хочется говорить с нею о праве женщин на легальный аборт и обо всем, что случилось во время войны. Хочется, чтобы мы оба «разбили» свои судьбы, как она выразилась, и изменили свою жизнь. Хочется вырваться из своей неуверенной юности. Хочется разделить с нею ее опыт, какой бы дорогой ценой он ни был куплен.

И все это я, наверное, мог бы сделать, если бы осмелился обнять ее за плечи, прижать к себе, как ровесник.

Но я не могу. Она никогда этого не допустит. А если бы и допустила, то сделала бы это по дружбе, в качестве жеста доброй воли со стороны члена Союза врачей-социалистов, пропагандиста нового сексуального просвещения.