Готический роман. Том 1 - Нина Воронель Страница 33

– Ой, не могу! За свиньями, а не за ним! – ой, убил, просто убил: за свиньями, а не за ним! Убил и все!

Отсмеявшись, он перегнулся через стол и почти любовно заглянул Ури в глаза:

– Ты скажи честно – ведь тебе это непросто, да?

– Что именно – непросто? – осторожно осведомился Ури, испытывая неловкость от этого незаслуженного и ненужного ему дружеского участия.

– Ну, мириться с человеком, у которого такое прошлое.

– А какое у него прошлое? – спросил Ури, тут же рассердившись на себя за этот дурацкий вопрос: какое ему было дело до прошлого Отто? И зачем было спрашивать, если он не хотел ничего знать?

Но мяч, сдуру им брошенный, был тут же с готовностью подхвачен:

– А ты не знаешь? – жарко задышал ему в лицо Гейнц. – Она тебе не сказала? Он ведь комендантом был... Отто... а она не сказала... комендантом лагеря. Там, в карьере, – ну знаешь, где камень рубят? – там всю войну работали в карьере, заключенные... они камень для военных сооружений добывали – для бункеров и дотов... я точно не знаю, для чего, меня тогда еще не было... но все знают – там был лагерь, и Отто был комендант... ему руку в России оторвало, так что на фронт его послать было нельзя, но коменданту можно и с протезом...

– Ну, а мне какая разница, кем он был? – опять не удержался Ури, хоть уже наперед знал, что он сейчас услышит, – он ведь столько раз слышал это от Клары. И точно:

– А то, что заключенные там были эти.., ну, ваши, – с торжеством сказал Гейнц и обернулся за поддержкой к Вальтеру. – Расскажи ему, Вальтер, что ты видел, когда ходил во время войны в лес за грибами.

Вальтер сосредоточенно уставился на Гейнца, явно силясь перехватить какое-то сообщение, – от напряжения радужные сполохи погасли в его бледных глазах, и они стали совсем пустые и прозрачные.

– Ты ведь мне рассказывал, как вы искали грибы на вырубке за карьером, помнишь? – подначивал его Гейнц.

Вальтер какой-то миг всматривался в лицо Гейнца, словно старался увидеть там нечто потустороннее, только им двоим ведомое. Длилось это считанные доли секунды – полувзгляд, полувопрос, полуответ – и глаза Вальтера заискрились с новой силой:

– И что я там видел?

– Что ты спрашиваешь? Ты ведь сам рассказывал – людей с желтыми звездами!

Похоже, Гейнца начинала сердить тупость Вальтера, но тот наконец ухватил суть беседы:

– Ну да, с желтыми звездами, конечно!

И вдохновенно повернулся к Ури:

– Давно это было, я уже стал забывать. А ты помнишь, Эльза? – спросил он жену и тут же пояснил:

– Она ведь мне двоюродная сестра, отцы были на фронте, вот мы и жили одной семьей – почти как сейчас. Так мы с ней часто ходили в лес собирать грибы, есть-то было нечего. И проходили мимо карьера – там наверху полно грибных мест. Там все было затянуто колючей проволокой, но сверху было очень хорошо видно. Ты помнишь, Эльза? – повторил он, словно ища подтверждения.

Эльза перегнулась назад через скамью, взяла из пепельницы на соседнем столике выплюнутую ею недавно потухшую сигарету и сунула ее в рот:

– Ясно, что помню. Там за проволокой работали люди с желтыми звездами на рукавах...

– На рукавах и на груди... А среди них ходил Отто и бил их своей железной лапой. С размаху бил, куда придется, – подхватил Вальтер.

Он уже увлекся собственным рассказом и больше не нуждался в суфлерах:

– А однажды, перед самым концом войны, мы увидели, что за колючей проволокой пусто, никого нет. Мы, конечно, тогда ничего не понимали, – ей было шесть, а мне восемь, – но потом мы узнали, что всех евреев из карьера увезли в специальное место... ну, ты сам знаешь, зачем.

– Говорили, что Отто сам загонял их в крытые грузовики, – вмешался потерявший терпение Гейнц, – Разве вы не видели этого, Вальтер?

Вальтер вопросительно поднял глаза на Эльзу, которая нерешительно сдвинула брови и, слегка оттопырив нижнюю губу влево и вверх, коротким толчком вытолкнула маленькую порцию воздуха через зазор между верхней и нижней губой. Ури уставился на нее, не веря своим глазам, – выходило, что прелестная эта гримаска, выражающая и замешательство, и смущение одно-временно, не принадлежала ни матери, ни Инге, а была национальным достоянием всех немецких женщин, даже таких, как Эльза.

Эльза тем временем поборола замешательство и одним махом пресекла дальнейшие попытки Гейнца вовлечь ее и Вальтера в опасную авантюру.

– Ничего такого мы не видели, – твердо сказала она.

Гейнц смерил ее с ног до головы сердитым взглядом, но она ответила ему взглядом не менее сердитым, – они выглядели при этом, как пара Губертусов, ощерившихся друг на друга с противоположных стен кабачка. Ури чуть было не усмехнулся, приметив это сходство, но вовремя сдержался, догадываясь, что вежливость запрещает ему усмешки и смешки при подобного рода рассказах. Больше всего ему сейчас хотелось прекратить этот мучительный разговор, косвенно повторяющий навязшие в зубах столь же мучительные рассказы матери, но он не знал, как сделать это, не нарушая местных приличий.

Тем более, что Гейнц явно не склонен был отступать. Смирившись с тем, что Вальтер и Эльза отказали ему в поддержке, он попробовал зайти с другой стороны:

– Ты видел, тут был Дитер-фашист – тот, с бритой головой, что пиво заказал? Так можешь расспросить его деда, он работал в карьере охранником.

– О чем я буду его расспрашивать? – отмахнулся Ури, не зная, как увернуться от назойливости Гейнца, не вступая с ним в конфликт. Но тут, на его счастье, с улицы раздался автомобильный гудок: он и не заметил, как фургон Инге подкатил к кабачку. Все взгляды обратились к окну с таким сосредоточенным интересом, будто они сейчас увидели Инге впервые в жизни. Направляясь к выходу, Ури заметил за кухонной дверью Марту: она погасила на кухне свет, чтобы лучше видеть происходящее в зале, и ее лунообразное лицо странно светилось в полутьме, словно источало какую-то скрытую энергию.

Ури легко сбежал с высокого крыльца кабачка и пошел к фургону, всматриваясь на ходу в улыбающиеся ему навстречу глаза Инге. Она улыбалась, не догадываясь, что ему все известно, и не предчувствуя, какая волна черной ярости начала захлестывать его с той секунды, как он вырвался из пронизанного враждебными биотоками пространства кабачка. Он подошел, рывком распахнул дверцу кабины и протянул ей руку. Все еще улыбаясь и ничего не подозревая, она охотно приняла его ладонь в свою, а он стиснул ее пальцы стальной хваткой и сказал сквозь зубы:

– Выходи! Я сам поведу!

Ресницы ее дрогнули, но она не стала спорить, – она покорно отстегнула ремень и вышла, давая ему возможность сесть за руль. Ури с трудом подавил острое желание рвануть с места и умчаться, оставив ее в растерянности у дверей «Губертуса», – у него все-таки хватило ясности ума на то, чтобы не устраивать ей сцены на виду у всех. Инге наверняка уже поняла, что он в смятении, но не стала ничего спрашивать, – она села рядом с ним, молча затянула ремень и предоставила ему самому начать разговор.