Одно чудесное пари - Олег Рой Страница 33

– Может, она как лучше хотела. Молодая, жизни не знает.

И эти слова помогли Георгию взглянуть на ситуацию чуть по-другому. Он перестал метать громы и молнии, отправился на поиски Марго и, встретив ее около склада, позвал:

– Пойдем в прорабскую. Надо поговорить.

Там он не спеша заварил чай – тем самым способом, которому научился у китайцев, налил две чашки, поставил одну перед Маргаритой и сел напротив.

– Был я как-то в рейсе и сдружился с одним финном, – начал он. – Хороший был парень, порядочный, трудолюбивый. Йони его звали. Но какой-то грустный, смурной, знаешь, такой. Почему – никто не знал, и как-то не решались выведывать. Как в порту сойдем – так наш Йони напивается вдрызг в первой же попавшейся наливайке. И не просыхает, пьет и пьет, бывало, обратно его в бесчувственном состоянии приносили…

Матрос Ершова поглядела на начальника с некоторым недоумением, явно не понимая, что это он посреди рабочего дня вдруг ударился в лирические воспоминания. Вроде ему обычно не до этого… Но она молчала, слушала, и Боцман продолжал.

– Как-то я разговорился с ним. Выпили по сто, потом по двести. И Йони, этого молчаливого финна, вдруг прорвало. Видишь ли, матрос Ершова… Финны нас во многом опередили по части прогресса и комфорта. Они все-таки Европа, а мы – до сих пор варвары. И в новых, как их там… гуманистических веяниях финны обогнали своих отсталых соседей, то есть нас. Феминистки у них вовсю развернулись, гей-парады в полный рост, одним словом – сплошная толерантность и политкорректность. Ты девушка молодая, эмансипэ, сама за равноправие, и, наверное, не поймешь, в чем тут подвох. Не поймешь, пока вот такого финна Йони не встретишь. Или таких, как он. Неважно, финнов или других таких же «настоящих европейцев». Их всех коснулась эта проблема.

– О чем это вы? – с недоумением поинтересовалась Маргарита.

– О ювенальной юстиции, – пояснил он. – У нас эта дрянь пока еще только начинается, разворачивается потихоньку, но еще немного – и она расцветет пышным цветом. И это будет еще похуже, чем при совке, когда все всего боялись. Боялись сказать что-то не то, сболтнуть спьяну коллегам, друзьям или даже родственникам. Расскажешь анекдот, да не тот, – а ребенок запомнит и повторит во дворе или в школе, его вызовут к директору, а потом родителей – куда надо.

– Что еще за ювенальная юстиция? – наморщила лоб девушка. – Я вроде встречала этот термин в Интернете, но не помню, что он значит.

– Сейчас объясню, – кивнул Капитонов. – Вот скажи, Маргарита, ты же пьешь, ну, хоть немного? Конечно, ты не бухаешь, как извозчик, но винца, ликерчика или какой-нибудь там коктейльчик с подругами или хахалем бахнешь при случае? Знаю, что бахнешь. И все у нас такие, культура такая. Как у грузин, как у французов. Мы привычные, это для нас – норма. Какой хороший человек в приятной компании не выпьет – разве что сволочь или совсем больной.

А вот теперь представь себе. Прошло, допустим, десять лет. Ты замужем, у вас пара детишек. И вот подошла какая-то важная для вас с мужем дата. Может, вы в этот день впервые в чате списались или в кино целовались под какие-нибудь «Сумерки» или что вы там смотрите… И вы решили отметить праздник. Креветочки с маслинками разложили, сырков с плесенью нарезали, мандаринку по долькам разломали. И вина хорошего, дорогущего, тыща девятьсот затертого года, откупорили. Культурно бухаете. Дети – давно по койкам, сопят носюрами, им во сне ангелы мультики крутят. И тут вы с мужем решаете выйти во двор, воздуха глотнуть свежего, на звезды посмотреть. Не пьяные, просто веселые да румяные. А соседка в это время «куда надо» названивает, стучит, что вы напились и детей без присмотра оставили. И уже утром на вас коршуны из всяких там социальных служб и инспекций налетят, протоколы составлять для законного лишения родительских прав. И все – не видать тебе больше своих деток.

– Да не может быть, чтобы из-за такого пустяка у нормальных родителей могли отобрать детей! – изумилась Марго. – Я не верю.

– Я тоже до поры до времени не верил… – покачал головой Боцман. – Но если донос поступил, то все – в покое вас не оставят. Даже если удастся вернуть детей по суду. Все равно за это время, пока вопрос решается, ваши мелкие такого натерпятся: и в приемнике, и потом в школе, когда слух разойдется, что их предки – алкаши запойные. Даже если ты навсегда забудешь, что есть на свете напитки крепче кваса и кефира, и стопроцентно образцовой матерью вообще без вредных привычек заделаешься – все равно не поможет. Они по-любому найдут, к чему придраться. Почему в холодильнике нет детского пюре на год вперед? Ну и что, что супермаркет рядом с домом, работает круглосуточно. У ребенка должен быть запас еды. Или наоборот – найдут какой-нибудь завалившийся сырок-творожок. А в какой семье не случается купить еды больше, чем надо, и не выбросить вовремя, откладывая на потом – вдруг в выпечку пойдет, кошечке во дворе, незваному гостю… А пронырливая ювенальная крыса найдет у тебя в холодильнике такой сырок и припишет к протоколу: в холодильнике просроченные продукты, ими родители-изверги собирались травить детей. А, значит, маму с папой нужно в срочном порядке лишить родительских прав, а малышню забрать в приют.

– Какие-то ужасы вы рассказываете… – пробормотала Марго, но собеседник ее даже не слышал.

– Мы вообще детей очень… Как бы это сказать? Очень эмоционально воспитываем, – горячо продолжал он. – То ругаем, то облизываем. То наш ребенок – самый лучший, прямо-таки гений, то – идиот, скотина, бездарь, и на кой черт только родился. Бывает, и подзатыльник сгоряча влепим или по заднице нахлопаем. И нас так воспитывали, и мы понимали – это все не специально, не со зла. Что любили нас так родители, переживали, волновались, радовались за нас. А теперь нам хотят другую культуру насадить. Сдержанную, холодную, расчетливую. Возможно, культура эта не хуже, чем наша. Но – не наша она, не родная. Каждый народ имеет право на свой язык, свою культуру, обычаи, привычки. А теперь нас, и не только нас, хотят этого права лишить. Чтобы мы все одной гребенкой были причесаны. Говорили на инглише, улыбались во весь стоматологический конструктор, женщинам комплименты не говорили, руки им, скажем, выходя из автобуса, не подавали… И не просто чувств не высказывали – а вообще такой болезни, как душа, не допускали.

Маргарита опустила голову. Кажется, она начала понимать, к чему клонит Боцман.

– Так вот, про того финна, – продолжал он. – У Йони жена была русская, Аня. И, представляешь, именно за это их трех детей и забрали. Жена в гости к родителям собиралась, хотела детей к бабушке с дедушкой свозить. Билеты уже были куплены, муж не возражал. А вот финская детская полиция вдруг всполошилась. Как же, детей хотят за границу вывезти! А вот привезут ли обратно? На всякий случай надо проверить. И допроверялись до того, что, в конце концов, забрали детей. Не знаю, что они там накопали, но к делу подошли со всей строгостью. Ни русской матери, ни отцу-финну детей не отдали. Йони сказали, что не вернут, даже если он с «неполитугодной» матерью разведется… В результате Йони и Аня помучились-помучились да и расстались. Не смогли жить вместе после всего, что случилось. Аня домой в Россию вернулась, Йони в море ушел. И вот смотри, вроде он и не «предатель финского народа», но на родину если и возвращался, то только чтобы, не выходя из запоя, переждать время до очередного рейса.