Записки из клизменной - Алексей К. Смирнов Страница 33
Записки из клизменной - Алексей К. Смирнов читать онлайн бесплатно
Обмахивается полтинником.
И что же взяла, раз нету ершика? Три бутылки боярышника! Я пошатнулся даже. Три! Вот тебе пожалуйста.
Не на что опереться. Самое святое, сокровенное – оно тоже не выдерживает, тоже поражено.
Позвонил мой приятель-кардиолог, он работает в поликлинике. Рассказал вот что: спустился он в подвал, где всегда, во всех фильмах находится самое главное, Сердце Всего: котел, который в финале взорвется; коммуникации, на фоне которых произойдет последняя схватка; секретный центр.
А в поликлинике такой святыней был Ризограф.
К нему приставили жрицу; мой приятель отважился спросить, нельзя ли ему размножить какие-нибудь документы.
Боги были милостивы: можно.
– Любой документ ведь можно, верно? – подобострастно улыбнулся мой друг, стремясь похвалить способности Ризографа.
– Ну, не любой, – ответила скромная жрица. – У меня нет зеленой краски.
Аптека. Пришла туда моя жена, встала в очередь. Впереди:
– А фестал собаке давать можно?
– Ну, видимо, да.
– А от чего фестал?
– Это от тяжести в животе.
– А что такое тяжесть в животе?
Жена:
– Тяжесть в животе – это когда жить не хочется или не можется.
– Дайте мне фестал. У вас тут покупательница нервная.
А вокруг прохаживаются:
– Я люблю бывать в аптеке, здесь столько красивых коробочек!
Сделаю-ка я себе тату. «Не забуду, типа, медицину, мать родную». Я только еще не решил, на каком месте.
Как раз мать моя родная, самая настоящая, и принимала один зачет.
И спрашивает у одного: вот назовите-ка мне виды анестезии!
А ведь анестезия бывает разная.
Общая, поверхностная, проводниковая, инфильтрационная, и пр., и пр.
Ответчик думал недолго. Он презрительно пожал плечами, после чего изрыгнул:
– Укол!
Приходит ко мне на днях писатель Клубков, побеседовать о Дон Кихоте.
И видит у меня только что купленную набоковскую книжку на ту же тему. Ну, отобрал сразу, мне даже почитать не оставил. Сидит и листает. Читает (цитирую по памяти): «Это самая страшная книга из всех, что когда-либо были написаны человечеством…»
И блаженно закатывает глаза, бороду забирает в кулак.
Я заинтересованно прошу его объяснить, как он это понимает.
А надо сказать, что с Клубковым очень сложно разговаривать – еще сложнее, чем читать его с экрана, хотя он, конечно, человек гениальный. Надо попадать в резонанс и очень внимательно следить за ассоциативным рядом. Если этот ряд прослеживается. И примириться вдобавок с получасовыми паузами.
Так что Клубков задумался и нехорошо заулыбался. Штука была в том, что незадолго до этого он круто попал с зубами. Со всеми сразу. Ему лечили их не то месяц, не то два, канал за каналом. Отливали водой, совали очками в колоду с нашатырем. И он, разумеется, только о зубах и думал. А потому про Сервантеса молвил следующее:
– Уж… больно… с удовольствием… это… написано!.. Вот я скажу: женщина, которая сверлила мне зубы, была профессионалом высшего класса. Ей нравилось то, что она делала. Она смотрела мне не в рот… а в глаза…
Внезапно он вскинул палец и сам весь вскинулся, ткнул пальцем в мою жену:
– Одно лицо!
Знаете, какие самые любимые слова у доктора?
«Не открыли дверь».
Привозят тебя на вызов, ты поднимаешься пешком на восьмой этаж, звонишь, а там пусто, или полно, но неподвижно. И ты, высунув язык, выдираешь из карточки заказчика страницу с самым мясом, крупно выводишь: «Приходил доктор. Число. Час. Минута. Секунда. Подпись. Еще лучше – печать». И – в дверную щель.
Потом, конечно: «Ай, ой, да мы, да это просто…» Никаких ой.
Помню, как я впервые испытал это наслаждение, незнакомое новичку.
Поначалу, в поликлинике-то петергофской, выходило все иначе. Приезжаю, а дверь – распахнута. Бутылочные россыпи, труп уже увезли. Негде и нечего писать. А родственник трупа мутно поднимается с дивана и обращается ко мне, не понимая, кто это я:
– Эй! Стой! Что ж теперь делать? Что ж теперь делать-то, а?
Чувствуя, что душа моя сейчас даст слабину и треснет, я начал пятиться и вышел.
А в самый первый свой автомобильный выезд я отправился в цветущую деревеньку Тимяшкино, оазис среди кирпичных блоков современного Петергофа. Домик, палисадничек, калиточка. Шофер ждет, мотор рокочет. Я – в калиточку, к двери, стучусь: «Эй, Эй!»
Тишина. Дверь заперта. Заглядываю в окно – вроде там кто-то лежит неподвижный типа бабули, на лежаке. Очень смутно видная бабуля, темно. А может, и не бабуля. Может быть, какая-то продолговатая вещь. Или дедуля.
Я долго прыгал под окнами, тряс карточкой, орал! Без толку. Вокруг бушевала зелень, безумствовали цветы, бубнили шмели.
– Да поехали, – сказал шофер.
Приехали в поликлинику.
– Там, видать, кто-то помер, – говорю я регистраторше. Та, в предпоследней стадии слоновой болезни, отзывается:
– Так и пишите терапевту в журнал: не открыли дверь.
И чернила сверкнули золотом.
Меня все больше раздражает термин «помогающие профессии». Кто в них числится?
Дворник, например, числится? Водитель автобуса? Ассенизатор? Сотрудник вытрезвителя? Прозектор?
Конечно, самая помогающая профессия – дохтурская, потому что дальше, случается, и помогать не надо! Уже все прошло!
Вот образчик оперативного, грамотного, адресного помогания: сидит один доктор на телефоне доверия. Этого доктора уже все знают, ему все придурки звонят. Вообще говоря, на этой работе выдерживают немногие. Обращаются к иным видам помощи – денег одолжить или подушкой накрыть. А этот доктор и не думает уходить.
Звонок.
– Мария Васильевна, ну что вы, родная моя, вам опять плохо? Ах, телевизор сломался? Ну, это трагедия. Давайте я вас в сумасшедший дом упрячу, пенсию за три месяца подкопите, телевизор почините.
– Нет, не надо!
– А как же вас еще развлечь?
Был фильм с таким названием, но детский и застойный, там правду не показывали.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments