Следы на песке - Мишель Бюсси Страница 33

Дорогая Алиса!

Я прекрасно вас помню. Я очень давно, первый и единственный раз в жизни, увидела вас на короткое мгновение, но оно навеки запечатлелось в альбоме моих личных воспоминаний. Вы тоже меня не забыли, правда? Когда тебе двадцать, подобные моменты остаются с тобой навсегда. Я была очень веселой, а вы, напротив, печальной. Меня потряс ваш взгляд, вернее, его отсутствие, как у человека, желающего стать невидимым.

Один и тот же отлив, тот же десантный бот принесли мне любовь, а вас сделали вдовой. Это различие произвело на меня чудовищное впечатление, ужасно меня поразило, показалось, что мир не нуждается в избытке счастья и горя, но в равновесии между ними, то есть моя радость могла родиться только после смерти чужого чувства. В голову пришла дикая мысль: похоже на договор со свирепым демоном.

Тем летним днем 1944 года я, нормандка, увидела вас и подумала, что не должна чувствовать себя такой неприлично счастливой. Я догадалась, что вы американка, влюбленная, уже вдова, потерявшая все на свете. Каждому нормандцу следовало испытывать некоторый стыд – во всяком случае, я на это надеялась, глядя на погибших американских солдат, ведь они были так молоды! Каждый обязан был спрашивать себя: а стою ли я того, чтобы чужеземцы приплыли умереть за нашу свободу, достойны ли мы подобного самопожертвования? Я была хуже всех. Лаки погиб в Нормандии, на краю света, чтобы освободить трусливых незнакомцев, которые как идиоты ждали чудесного избавления ценой чужих жизней. По иронии судьбы, я, такая же трусливая нормандка, как и все остальные нормандцы, не надела траур по освободителям, а влюбилась и переживала счастливые часы моей жизни. Извините за многословие, но мне и правда часто бывает стыдно за то, что мои соотечественники такие неблагодарные люди! Хотя я и тут необъективна – высадка союзников принесла мне гораздо больше радости, чем всем остальным.

Знаете, Алиса, сегодня я понимаю то ваше давнишнее желание стать невидимкой. Алан уехал. Я хотела бы оказаться в Америке и понять, почему от него так давно нет вестей. Я бы сумела – как вы двадцать лет назад в Нормандии, но у меня, увы, нет денег на путешествие, поэтому я удовольствовалась десятками объявлений в газетах и несколькими безрезультатными телефонными звонками.

Я долго думала, что у Алана осталась женщина на родине. Другая жизнь. Он ведь регулярно получал письма, и у него был от меня секрет. Лучше уж так, чем самое плохое. Иллюзии утешали меня – Алан счастлив, он воссоединился с любимой – до сегодняшнего разговора с вашим сыщиком, этим Ником Хорнеттом. Теперь я многое понимаю в молчании Алана. Он ведь никогда не хотел рассказывать – ни о Лаки, ни о вас. Быть свидетелем Лаки Алан считал честью, возможно, он вернулся домой, чтобы исполнить долг перед другом. Теперь мне кажется странным, что он не поступил так давным-давно.

Меня мучит другая догадка, ужаснее первой, – о двойной жизни Алана. Если он уехал в Америку из-за истории с договором, значит, хотел встретиться с вами, чтобы предупредить. Мистер Хорнетт сказал, что из Австралии вы вернулись уже давно, так что я не ошибаюсь. Вы не встретились. Он до сих пор не нашел вас. Почему? Господи, как же я боюсь, что ему помешали! Он скрыл от меня не только историю с договором, но и нечто гораздо более страшное. Он сделал открытие, которое напугало его – двадцать лет спустя! – и заставило срочно улететь в Штаты.

Алан написал из Америки три открытки – в первые два месяца, в них не было ничего особенного, разве что он слишком настойчиво пытался меня успокоить. Прилагаю их к письму в надежде, что они выведут вас на след.

Алиса, вы спасательный круг в океане моих сомнений и неопределенности. Сама я никогда не смогла бы начать расследование в вашей стране, нанять частного детектива. Очень вас прошу, держите меня в курсе, сообщайте новости – любые, пусть даже самые печальные.

Наши судьбы странным образом пересеклись. Мы поразительно близки, Алиса, и я чувствую то же, что вы. Ник Хорнетт (этот детектив просто боготворит вас) рассказал, что вы двадцать лет носите в душе траур. Надеюсь, когда это дело окончательно разрешится, вы сумеете забыть и жить дальше, ведь вам всего сорок. Я же буду молиться, чтобы не пришлось одеться в черное в тот самый момент, когда ваш траур закончится. Я знаю, что тоже буду вдовствовать долго, очень долго, а учитывая мой возраст, это обречет меня на душевную муку до конца дней. Надеюсь, мы снова увидимся, и верю, что это не будет встреча двух несчастных вдов, которые способны говорить только о потерянной любви.

Лизон Мюнье

В конверте лежали фотография Алана и три открытки, что он прислал.

На первой был изображен ярко-красный комбайн на деревянном цоколе. На обороте Алиса прочла: Джонатан Фид, 1863, первая автоматическая сноповязалка, Музей сельскохозяйственной техники, Эшленд, Кентукки.

Вторая открытка была с изображением памятника на гранитном постаменте. Надпись гласила: Генерал от кавалерии Говард Д. Линфорд, 1798–1859, Эффингем-Бэттл, 1837, Эффингем.

На третьей открытке бурная река несла несколько каноэ, их корпуса и оранжевые спасательные жилеты контрастировали с зеленью берегов. Внизу надпись: Де-Мойн, Валентайн, Айова.

Послания Алана показались Алисе нейтральными, успокаивающими. Он заверял, что у него все в порядке, обещал скоро вернуться, просил Лизон о понимании и терпении, передавал привет друзьям, оставшимся в Нормандии, и заканчивал нежными, но очень целомудренными словами.

Эшленд, Эффингем, Валентайн… Так Мальчик-с-пальчик бросал камешки. Выйти на его след спустя полгода не составит труда.