Львовский пейзаж с близкого расстояния - Селим Ялкут Страница 33

Ночью случился спонтанный пневмоторакс. Воздух попал в плевральную полость, стал поджимать легкое, Фриц начал задыхаться. Хорошо, что в палате был сосед, позвали дежурного врача. Дежурила в ту ночь Ида Осиповна. Она не раз (и по своей инициативе) оставалась дежурить при Гольдфрухте. Тогда для хорошего врача в этом не было ничего удивительного. Такая была бесплатная медицина.

Вторым больным в палате оказался некто Ферганюк. Теперь это может показаться неправдоподобным, но он был прикомандирован к Гольдфрухту со стороны органов. Они и в больнице продолжали опекать своего сотрудника. Ферганюка брали на фальшивую операцию, вывозили из палаты, потом возвращали. Он ахал, охал для вида. Ида Осиповна демонстративно к Ферганюку не подходила. Все это выяснилось потом, а тогда оказалось весьма кстати. Именно Ферганюк Гольдфрухта спас, поднял тревогу, когда тот стал задыхаться. Со временем они сдружились, когда Гольдфрухт пошел на поправку. Бродили за территорией больницы, по Байковому кладбищу, оно рядом с институтом. Там Гольдфрухт обнаружил сравнительно свежую могилу. Умер его спецопекун Ревенко.

Тогда же Фридрих Бернгардович познакомился с Николаем Михайловичем Амосовым. Честолюбивый доктор искал свой путь в науке. Гольдфрухт с его свободным знанием немецкого и английского оказался очень полезен. К тому же, он хорошо разбирался в технике. Немало часов врач и больной провели вместе в институтской библиотеке, и сохранили приятельские отношения на многие годы.

Была ситуация, в которой Ида Осиповна заняла принципиальную позицию. Она была возмущена поведением жены Гольдфрухта — гражданки Зильберштейн. В критические дни та и не думала являться, а потом приходила изредка, с откровенно корыстным интересом. Зильберштейн боялась заразиться, она считала, что Фридрих Бернгардович — человек неизлечимо больной и их большой любви пришел конец. Но Гольдфрухт продолжал получать неплохую совминовскую зарплату, и это не могло оставить ее равнодушной. Кроме того, на нее, как на женщину разумную, произвела впечатление забота со стороны правительственных организаций. Фридрих Бернгардович вырос в глазах жены.

Сам больной поначалу нервничал. Он верил в крепость супружеских уз. Правильно оценила ситуацию Ида Осиповна, и сказала жене, что приходить ей совершенно незачем, тем более, угроза заражения остается. Зильберштейн как раз ссылалась на свою маму, та очень боится заболеть. С ее хрупким здоровьем.

Гольдфрухту Ида Осиповна объявила: — Я распорядилась вашу жену больше не пускать. Не нужно ей бывать. Вы из-за нее нервничаете. Это не жена, это ваш враг.

Ида Осиповна оказалась очень решительной женщиной, дожила до глубокой старости, дружили они всю жизнь.

Спустя много лет Фридрих Бернгардович, как человек объективный, должен был признать, Советская власть лечила его очень хорошо. И врачи были самоотверженные. Это особенно приятно слышать, потому что сам Фридрих Бернгардович вырос, как известно, во врачебной семье и мог сравнить. Потом пошли санатории. Из института его отправили на два месяца в Кочановку. Там был санаторий на месте большого помещичьего имения. Композитор Глинка когда-то бывал, гулял в кочановских аллеях, сочинял музыку. Кормили замечательно, в имении были пруды и свое рыбное хозяйство. Из Кочановки Гольдфрухта вернули в институт. В Кочановке он побывал еще раз, был и в Сосновке. Там тоже был санаторий. Врачи старались перевести туберкулез из открытой в закрытую форму. В общей сложности, Фридрих Бернгардович проболел два года. Самой большой радостью было узнать, что бактерий он больше не выделяет и не представляет никакой опасности для окружающих. Угроза быть источником заражения его очень угнетала.

А в финале больничной одиссеи, его отправили в правительственный санаторий, в горах над Ялтой. В Ялтинском санатории он попал в одну палату с Иваном Михайловичем Лопатиным (фамилия может быть неточной). Иван Михайлович был правой рукой Туполева. Он тоже оказался бывшим лагерником, и они обменялись впечатлениями. Ивану Михайловичу сиделось намного лучше, как в золоченой клетке, кормили их прилично, ходили они в домашнем. От авиаторов (на свободе и в тюрьме) стране была реальная польза. Иван Михайлович занимался рулевым управлением самолетов.

У них была большая палата на двоих с верандой. Один спал в комнате, другой на веранде, по очереди. Много гуляли. Они сдружились, Гольдфрухт потом заходил к Ивану Михайловичу в гости, когда бывал в Москве. Как-то Иван Михайлович вернулся с телефонных переговоров, стал собираться. Внук заболел. Гольдфрухт забеспокоился, как же так, до города добираться. Оказалось, Ивана Михайловича отвезут на машине. В шесть утра за ним пришел правительственный ЗИМ. А на следующий день радио торжественно объявило о каком-то важном запуске, успешных испытаниях. Прошло еще два дня, и Иван Михайлович вернулся долечиваться. — Ну, как, — спросил Гольдфрухт, — внук? Летает?

За время пребывания в крымских санаториях, Гольдфрухта дважды задерживала милиция. Но отпускали легко. По-видимому, в облике Фридриха Бернгардовича продолжало сохраняться нечто иностранное, хоть в облегченном виде. Все это время он получал реальную помощь из Совмина, зарплату платили регулярно. Но теперь он стал инвалидом второй группы и должен был подыскивать новую работу. Сенин и тут помог. По его распоряжению, Гольдфрухта приняли в Областной Союз инвалидов войны и офицеров-пенсионеров. Фридрих Бернгардович не был ни тем, ни другим, но была команда сверху (еще одно сугубо отечественное выражение) и его зачислили.

Комментарий. Как у всех советских людей, занятых устройством послевоенного бытия, тогдашняя биография Фридриха Бернгардовича сплелась из устройства на работу, создания семьи и квартирного вопроса. Все эти коллизии могли бы стать темой для романа, тем более, что Фридрих Бернгардович был вполне романической фигурой, даже с избытком, выходящим за пределы не только жизненного правдоподобия, но художественного вымысла.

Пожалуй, этому есть объяснение. Каждый человек, выросший в определенном социуме, наделен не только знанием правил поведения, но социальной мимикрией, позволяющей реагировать на изменение среды и предугадывать опасность (хоть и ошибаться при этом). Это свойство часто проявляется через случайность, совпадение, казалось бы, второстепенных и малосущественных обстоятельств. Тогда, кажется, сама судьба, хранит своего избранника, распознавая как своего в переделах родного места и конкретного времени. То ли дело инородный элемент, подобный Фридриху Бернгардовичу, причем в среде достаточно нетерпимой и насторожено подозрительной к любым признакам чужеродности. Здесь Случаю приходится прилагать гораздо больше усилий, чтобы удержать спасительное равновесие. Так по отблеску, по цветовому пятнышку среди равномерно однородного пейзажа обнаруживается некий объект, стремящийся лишь к одному — укрыться, спрятаться, зарыться глубже. Деваться ему некуда, и такова его судьба — быть заметным и оставаться на виду.

Начало новой жизни. Выйдя из больницы, Фридрих Бернгардович обнаружил, что жить ему негде. Прежнюю холостяцкую квартиру на Рейтарской он легкомысленно потерял, а отношения с женой за долгое время болезни сильно пошатнулись. Фаина Лазаревна была хищницей и испытывала к вернувшемуся мужу сложные чувства. Она побаивалась сближения, полагая, что болезнь может возобновиться, и она — цветущая, перспективная женщина станет ее жертвой. Но отъевшийся в санаториях Фридрих Бернгардович оставался видным мужчиной, красавцем и бросаться им не следовало. Тем более в послевоенные годы, когда женщине было непросто устроить личную жизнь и судьбу.