Потрясающие приключения Кавалера и Клея - Майкл Шейбон Страница 32

Как испокон веков поступали все юноши, загнанные в угол, они решили прилечь и потранжирить время. Они сбросили ботинки, закатали рукава и распустили галстуки. Они переставляли пепельницы, смахивали кипы журналов на пол, завели пластинку и вообще вели себя так, будто они здесь хозяева. Расположились они в комнате, где художники-вундеркинды хранили свои чертежные столы и тумбочки для инструментов, – в комнате, которую за многие годы ее обитатели успели наречь Общагой, Геенной, Крысиной Дырой, Задрот-студией – последнее зачастую распространялось на всю квартиру, на здание, временами на квартал и даже – сумрачными, похмельными, перхотными утрами, когда из окна уборной открывается вид на восход цвета бурбона и пепла, – на весь этот клятый гнусный мир. Когда-то в прошлом веке здесь была спальня элегантной дамы. По-прежнему сохранились изогнутые латунные крепления газовых ламп и лепные овы, но в основном мшистые муаровые обои содрали для целей что-нибудь набросать, а на стенах осталась только раскидистая бурая паутина потрескавшегося клея. Впрочем, сказать правду, на обстановку Сэмми и Джо едва обратили внимание. Просто поляна, куда они пришли разбить шатер своих фантазий. Сэмми лежал на охромевшем лиловом диванчике; Джо на полу какую-то секунду замечал, что валяется на кисло пахнущем овальном плетеном ковре в квартире, откуда только что выбежала девушка, за считаные мгновения знакомства показавшаяся ему красавицей, какой он в жизни не видал, в доме, куда он взобрался по фасаду, дабы приступить к выпуску комиксов для компании, которая торгует пукающими подушками, на Манхэттене, в Нью-Йорке, куда он прибыл через Литву, Сибирь и Японию. Затем где-то в квартире спустили воду в туалете, а Сэмми, издав довольный вздох, содрал с себя носки, и ощущение нынешней странности жизни, зияющего провала, долгой и уже непроходимо заросшей тропы, что отделяла Джо от его родных, отступило.

Любая вселенная, включая и нашу, начинается с разговора. Любой голем в истории мира, от замечательного козла рабби Ханины до Франкенштейна из речной глины, творения рабби Иегуды Лёва бен Бецалеля, призваны к бытию языком, шепотами, декламацией и каббалистической болтовней – буквально заговорами и уговорами. Кавалер и Клей – чей голем сложится из черных штрихов и четырехцветных точек литографа – полежали, подожгли первую из пяти дюжин сигарет, которые им нынче предстояло выкурить, и заговорили. Осторожно, с неким удрученным юмором, отчасти объяснявшимся застенчивостью из-за корявой грамматики, Джо поведал историю своих оборвавшихся занятий у Ausbrecher Бернарда Корнблюма и рассказал, как старый учитель помог ему уехать из Праги. Джо сообщил только, что его контрабандой вывезли с грузом неназванных артефактов, которые Сэмми вслух живописал как большие гримуары на древнееврейском, с золотыми замочками. Джо его не разуверил. Он теперь смущался оттого, что, когда попросили изобразить гибкого воздушного Супермена, нарисовал флегматичного голема во фригийском колпаке, и решил, что отныне о големах лучше поминать пореже. Сэмми живо интересовали подробности самоосвобождения – он так и сыпал вопросами. А это правда, что нужны гипермобильные суставы, что Гудини был уникальный, у него гнулись в другую сторону локти и колени? Нет и нет. А правда, что Гудини умел сам себе вывихивать плечо? Корнблюм говорил, что нет. А что в этом деле важнее – сила или ловкость? Тут требуется скорее искусность, нежели ловкость, скорее выносливость, чем сила. А ты, когда освобождался, обычно резал, вскрывал или публике голову дурил? И то, и другое, и третье, и не только – ломаешь, извиваешься, рубишь, брыкаешься. Джо припомнил кое-какие истории Корнблюма о его карьере в шоу-бизнесе – тяжелые условия, бесконечные разъезды, товарищество артистов, усердные и непрестанные сбор и распространение знаний среди фокусников и иллюзионистов.

– Мой отец выступал в водевиле, – сказал Сэмми. – Шоу-бизнес.

– Я знаю. Один раз слышал отца. Он силач, да? Был очень сильный.

– Он был Самый Сильный Еврей в Мире, – сказал Сэмми.

– А теперь он…

– Теперь он умер.

– Это очень жаль.

– Он был ублюдок, – сказал Сэмми.

– Э.

– Не буквально. Это просто так говорят. Он был мудак. Уехал, когда я был мелкий, и больше не возвращался.

– А.

– Одни мускулы. Сердца ни на грош. Он был как Супермен без Кларка Кента.

– Ты поэтому не хочешь, чтобы наш чувак, – Джо перенял терминологию Сэмми, – был сильным?

– Не! Я просто не хочу, чтобы наш чувак был такой же, как у всех, понимаешь?

– Извини, ошибся, – сказал Джо. Но почуял, что прав. Он расслышал восхищение в голосе Сэмми – даже когда тот объявлял покойного мистера Клеймана ублюдком.

– А у тебя отец какой? – спросил Сэмми.

– Он хороший человек. Он доктор. Он не самый сильный еврей в мире, как ни печально.

– Им там пригодится, – сказал Сэмми. – Ну или вот посмотри на себя – ты же выбрался. Может, им нужен типа супер-Корнблюм. Эй. – Он вскочил, правым кулаком мерно застучал по левой ладони. – У-у! У-у, у-у! Так, ладно. Погоди минуту.

Теперь Сэмми вжал основания ладоней в виски. Идея почти зримо расталкивала локтями его мозговое вещество – точно Афина в черепушке у Зевса. Джо сел. Мысленно перелистал последние полчаса разговора и, словно принимая сигнал прямиком из мозга Сэмми, различил в уме силуэты, темные контуры, балетные извивы костюмированного героя, чьей суперспособностью будет невероятный и нескончаемый побег ^[1].

Он как раз воображал, или предвкушал, или, как ни странно, вспоминал этого лихого персонажа, и тут Сэмми открыл глаза. Лицо его от возбуждения перекосилось и покраснело. Выглядел он так, будто, по его собственному выражению, у него кишки вскипели.

– Так, – сказал он, – слушай. – Он заходил меж чертежных столов, глядя себе под ноги, вещая резким, лающим тенором, который Джо слыхал у американских радиоведущих. – Всем, э-э… всем, кто, э-э… страдает в путах рабства…