Красота - это горе - Эка Курниаван Страница 32

Шоданхо спустился с гор в обличье нищего – весь в лохмотьях, в коросте. Замаскироваться ему было нетрудно – после десяти дней в джунглях он и вправду смахивал на бродягу. Нечесаный, грязный, вошел он в город, и ни одна живая душа его не узнала. Побрякивая жестянкой с булыжником внутри, плелся он по тротуару. Напротив штаба остановился под придорожным огненным деревом и стал наблюдать за казнью. Шестьдесят солдат расстреляли одного за другим, а трупы побросали в кузов грузовика и отвезли к дому могильщика.

– Не ждите, что после смерти вас будут помнить, – сказал Шоданхо своим уцелевшим бойцам, когда те в знак траура поднимали флаг над партизанским штабом. – Поверьте, людям свойственно забывать то, что не касается их напрямую.

Шоданхо задумал жестокую месть. Однажды ночью он с отрядом напал на гарнизон – украли боеприпасы, убили шестерых японцев, а трупы бросили посреди улицы. Взорвали грузовик и скрылись еще до первых петухов. Наутро, когда на мостовой увидели шесть трупов, в городе поднялась паника и все гадали, чьих это рук дело. Но японцы и дайдан, в том числе Садрах, смекнули: Шоданхо жив и объявил им вечную войну.

Японцы из Кэмпэйтай вслепую пустились в погоню и скоро сбились со следа. Солдаты врывались в дома, разыскивая Шоданхо и его бойцов, но ничего нового так и не узнали. На третий день после расправы над шестерыми японцами кто-то ограбил склад провизии, угнал грузовик и убил двух японцев-охранников. Грузовик нашли в реке, а продукты пропали без следа. Впустую обыскали японцы все побережье.

Через два дня в хижину Шоданхо явился посыльный и сообщил, что весть о бунте уже разнеслась по всей Яве. В других дайданах тоже вспыхнули мятежи, и хоть все они уже подавлены, японцы всерьез обеспокоены и даже, по слухам, собираются распустить и разоружить ПЕТА.

– Вот что значит держать дома вместо кошки голодного тигра, – заметил Шоданхо.

Через четыре дня они взорвали мост, когда по нему проезжали пять грузовиков с японскими солдатами. Халимунда оказалась отрезана от мира на долгие месяцы, а партизанам в укрытии ничто не угрожало.

В одно памятное солнечное утро Шоданхо, справив большую нужду в море среди кораллов, наткнулся на труп, прибитый волнами к берегу. Из одежды на трупе была лишь набедренная повязка; он так раздулся, что, казалось, того и гляди лопнет. Шоданхо и его бойцы вытащили утопленника на берег и осмотрели. На животе у него зияла рана.

– Штыковой удар, – заключил Шоданхо. – Дело рук японцев.

– Это повстанец из другого дайдана, – предположил один из солдат.

– А может, он спал с любовницей императора Хирохито.

Шоданхо вдруг застыл, глядя мертвому в лицо. Тот был явно из местных – щеки впалые от голода, как почти у всех здешних жителей, подбородок гладко выбрит. Но привлекло его не это, а кое-что необычное в складке губ мертвеца. Шоданхо наконец понял, в чем дело.

– У него что-то во рту. – С немалым усилием, с помощью другого солдата разжал он пальцами окаменелые челюсти.

– Пусто, – сказал солдат.

– Нет, – возразил Шоданхо и, сунув пальцы поглубже в рот мертвецу, извлек на свет полуистлевший обрывок бумаги. – Вот за что его убили, – заключил Шоданхо. И развернул бумагу на нагретом куске коралла.

Это оказалась листовка, размноженная на мимеографе. Морская вода, попавшая мертвецу в рот, размыла чернила, но слова Шоданхо все-таки разобрал. У каждого учащенно билось сердце, все ждали важного известия, ведь не стали бы из-за ненужного клочка бумаги убивать человека. Дрожащими руками (ни холод ни голод были тут ни при чем) взял Шоданхо листовку, а по щекам катились слезы. Не дожидаясь расспросов, он сам задал вопрос удивленным солдатам:

– Какое сегодня число?

– Двадцать третье сентября.

– Мы опоздали на месяц с лишним.

– С чем опоздали?

– С торжеством. – И он прочитал вслух листовку, найденную во рту у мертвеца: “МЫ, НАРОД ИНДОНЕЗИИ, НАСТОЯЩИМ ПРОВОЗГЛАШАЕМ НЕЗАВИСИМОСТЬ ИНДОНЕЗИИ… 17 АВГУСТА 1945 ГОДА. ОТ ИМЕНИ НАРОДА ИНДОНЕЗИИ, СУКАРНО-ХАТТА”.

С минуту все молчали, затем раздались нестройные крики и гиканье. Все, кроме Шоданхо, пустились в пляс как безумные возле своих шалашей, распевая революционные песни. И, не дожидаясь приказа, стали собирать пожитки, будто войне конец. Они готовы были хоть сейчас бежать из джунглей, ворваться в город с радостной вестью, но Шоданхо тотчас же их осадил, пока окончательно не потеряли головы.

– Надо устроить совет, – сказал он.

Все послушно собрались перед его хижиной.

– Халимунда и сейчас кишит япошками, – начал Шоданхо, – наверняка они все знают, но нарочно молчат.

Он сразу придумал план. Половине поручил молниеносно атаковать почту и, если надо, брать заложников. Опасности тут никакой, ведь почти все сотрудники почты – местные. На почте есть мимеограф, надо размножить листовку мертвеца и распространить по городу, да побыстрей. “Запрягите почтальонов!” – сказал он уверенно. А другой половине поручил проникнуть в штаб, рассказать обо всем, разоружить японцев, а весь народ собрать на футбольном поле. После краткого совещания двинулись партизаны прочь из джунглей.

Уже одно их появление всполошило весь город – еще до того, как разошлась листовка, размноженная на почте. Шоданхо, захватив грузовик, разъезжал по городу с криками: “Индонезия провозгласила независимость 17 августа, Халимунда 23 сентября взяла с нее пример!” Все, кто стоял на обочине, застыли как каменные. Парикмахер чуть не отстриг посетителю ухо, а китаец-лоточник свалился с велосипеда, рассыпав по тротуару пампушки. Все провожали грузовик изумленными взглядами, подбирали белевшие на земле листовки, читали. Началось веселье – школьники, а следом и взрослые пустились у дороги в пляс.

Высыпали из своих контор японцы, вышел и командующий армией Сидокан. Беспомощные перед лицом правды, покорно сложили они оружие перед подоспевшими солдатами ПЕТА. Без всяких церемоний спустили повстанцы Хиномару, крича японцам в лицо: “Жрите ваш чертов флаг!” И торжественно, под гимн “Великая Индонезия” ^[45], водрузили на его место краснобелый индонезийский флаг.

На футбольное поле стали стекаться люди, изможденные, в лохмотьях, но полные радости. На своем веку ни они, ни их деды и прадеды не знали независимости. Но в тот день они услышали: Индонезия свободна, а значит, свободна и Халимунда. В тот день Шоданхо еще раз поднял флаг и зачитал декларацию независимости, и все слушали: мирные жители – сидя на траве, солдаты – вытянувшись в струнку. С того дня только школьники и военные отмечали День независимости семнадцатого августа, а все жители Халимунды праздновали двадцать третьего сентября, и вскоре армия и школьники последовали примеру. В тот день не только отдавали честь знамени, читали вслух декларацию независимости и пели гимн, но и посылали друг другу в подарок корзины с едой, устраивали ярмарку. И если кто-то, будь то учитель в школе или посторонний, спрашивал, когда Индонезия получила независимость, они всегда отвечали: “Двадцать третьего сентября”. Правительство страны пыталось положить конец путанице, но жители Халимунды клятвенно пообещали всегда праздновать День независимости двадцать третьего сентября. Спустя время все к этому привыкли.