Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах - Мин Ким Страница 32

Но пресса была не единственным источником неприятностей. Со всех сторон раздавались возмущенные голоса тех, кто никак не мог понять, почему со мной не было охранника. Разве можно ездить в общественном транспорте со скрипкой, которая стоит целый миллион фунтов! Они не понимали, как музыканты вообще путешествуют со своими инструментами. У нас нет охранников, шоферов, машин с пуленепробиваемыми стеклами. Мы покупаем обычные места в самолетах, на кораблях и поездах. Я не отвечала на эти выпады. Но опять-таки: а вдруг стоило? Может, надо было броситься в бой, попытаться изложить свою точку зрения? Трудно сказать, но, судя по опыту, на такие ристалища выходить бесполезно. Эту пьесу писали не для тебя. Сражаясь, ты участвуешь в битве, в которой тебе никогда не победить, потому что сюжет этого не предполагает. Здесь свои правила, свои цели. Это как с разгромными рецензиями. На них нельзя отвечать. Сам факт того, что ты ответил, выставит тебя в еще худшем свете. Мэтт тоже нервничал, боялся, что его обвинят напрямую и что всплывет все, что произошло в том кафе.

Внимание общества к этой теме казалось бесконечным. Меня как будто заживо похоронили под тяжелой глыбой непрошенного внимания. Я чувствовала его вес почти физически. Мне даже начало казаться, что это некий демон уселся мне на грудь, давит на легкие, душит меня. Это был не просто бесплотный дух, он был осязаем, он впивался в меня. Я пыталась отбиваться. Я отрезала свои волосы. Раньше они доходили почти до талии, но превратились в строгое каре до подбородка. Я стала носить нарочито скромную одежду, чтобы стать как можно незаметнее. Только черное. И чем глубже укоренялась во мне мысль о безвозвратности потери, тем сильнее становилось мое оцепенение. Внутри меня жила боль, но мне было все равно, как будто мое тело начало производить свой собственный заменитель первоклассного морфина. Мин была и в то же время нет, бодрствовала, но не просыпалась, страдала от боли и не ощущала ее. Моя оболочка стремительно пустела. Иногда я пыталась заполнить пустоту наспех придуманными чувствами. Меня шатало, словно я сама трясла себя за плечи, пытаясь разбудить. Но будить было почти некого.

Пришли холода. На город опустилась суровая зима. Холодно было повсюду — и снаружи, и внутри. Ни капли тепла. Я не выбиралась из постели сутками, а если и выбиралась, то мне сразу же хотелось снова зарыться в нее и хотя бы во сне снова встретиться с моей скрипкой, раз уж наяву я не могла ни увидеть ее, ни дотронуться. Сны заменили мне реальность. Эти сны не были приятными, но, по крайней мере, в них была скрипка, иногда она оказывалась там даже раньше меня, иногда нет. Однажды мне приснилось, что она зарыта в каком-то саду. Такая же замерзшая, как я, умолкшая, одинокая, почти бездыханная. В другой раз мне приснилось, что я еду в поезде и понимаю, что моя скрипка лежит на рельсах, и ей никуда не деться от надвигающихся колес. Или, что я сижу в купе, смотрю из окна и вижу ее на пустой платформе — брошенную и ненужную. А иногда на платформе оказывалась я, а скрипка — в поезде. Я замечала ее блеск в окне, а потом поезд неожиданно трогался, и моя скрипка уезжала от меня, или я от нее. В этот момент сон отматывался к началу. Вот же она! Но ее никак не достать, она теперь всегда будет для меня недосягаемой. Не самые лучшие сны, но в них было и кое-что хорошее: скрипка всегда оказывалась целой и невредимой, я никогда не видела, как она горит или ломается. Ни разу. Даже в худшие дни.

Я стала подумывать об альтернативе. Ожили старые детские мечты. Помню, очень давно, когда мне в руки впервые попала скрипка, я также мечтала стать балериной. Мне всегда нравился балет, и у меня неплохо получалось. Учитель тоже так считал и говорил, что мне нужно стать танцовщицей, но мама была категорически против и заставила меня оставить занятия танцами. Она считала, что для этого нужно слишком много и тяжело работать (как будто для скрипки не нужно). Но были и другие причины. Думаю, у нее были предубеждения касательно жизни танцовщиц и всех ее составляющих. Но мне танцы нравились. Они помогали избавиться от чувства давления. Когда ты танцуешь, тебе не нужно притворяться кем-то другим. Я была просто танцующей девочкой. У этих слов сладкий привкус давно минувших дней. Маленькая девочка танцует. Но танцы закончились. Девочку оградили высоким забором, окружили охраной, и она перестала быть маленькой девочкой. Стала кем-то другим, тоже маленьким. И мы все знаем, кем. Сначала я была очень расстроена, но потом в моей жизни появилась скрипка, и в сутках не осталось часов для танцев. Я забыла о них, о той маленькой девочке, которой могла стать, и должна была стать. Забыла о многом.

Но в балерины идти было поздно. Так, может, во врачи? Одна из моих подруг так и поступила, она играла в Лондонской симфониетте, а потом бросила все и выучилась на доктора. Теперь она работает терапевтом. Это звучало разумно, привлекательно и сулило стабильный доход. Я представляла, как сижу в кабинете, нажимаю на кнопку и улыбаюсь входящему пациенту. Я могла бы помогать людям. У меня были бы новые цели и я больше не чувствовала бы себя пустой оболочкой. Я стала искать курсы. Без диплома мне понадобилось бы целых семь лет, но с дипломом за плечами оказалось достаточно двух. Два года — и я стала бы младшим врачом. Я начала подумывать о волонтерской работе в какой-нибудь больнице и серьезно поговорила на эту тему с подругой. Она предупредила, что работа эта тяжелая и выматывающая. Но меня это не оттолкнуло. С тяжелой работой я хорошо знакома. Только ее я выполнять и умею.

Я снова стала ходить на йогу и отдалась ей с каким-то религиозным рвением. Она не только избавляла от боли, но и помогала взглянуть на мир по-новому. Тренер посоветовала мне заняться преподаванием. Не обязательно сразу уходить в него с головой, говорила она мне, следующие уровни откроются постепенно. Откроются. Передо мной. Странная мысль. Мне не казалось, что этот род деятельности для меня, но, размышляя о нем, я пришла к неожиданному выводу. И музыка, и йога предполагали взаимодействие с людьми. Значит, где-то глубоко внутри меня сидел человек, которому не нужна была скрипка, чтобы общаться с другими. Значит, у меня все еще есть голос, и вне скрипки я все-таки существую. Очень необычная мысль.

Но я все равно хотела ее вернуть. Я сделала еще кое-что, о чем никому тогда не сказала. Я сходила к экстрасенсам. Точнее, я просто наткнулась на них, когда покупала открытку в Selfridges. Канцелярский отдел располагался на цокольном этаже, и я случайно заметила фиолетовый занавес в конце одного из коридоров. Мне стало любопытно, и я заглянула за него. Внутри оказалась комнатушка и большая вывеска, на которой значилось: «Сестры-ясновидящие».

Я проходила это место, наверное, тысячу раз, но вывеску заметила впервые, и решила, что это знак свыше. Я зашла. Заправляла у них женщина по имени Джайен. Но она не всегда была на месте. В основном там трудились нанятые ею прорицательницы. Однако в тот день главная ясновидящая присутствовала лично.

— Твое сердце разбито, не так ли? — спросила меня она.

— Да, но не совсем в том смысле.

Я сказала, что у меня кое-что отняли.

— Эта вещь была тебе очень дорога.

— Да.

— Кудрявый парень зарыл ее в саду.