Полцарства - Ольга Покровская Страница 32

– Бритва – это когда середина неприятно так выдаётся… Ещё «мясо» бывает – это плотные низкие частоты, – взялся припоминать Курт и вдруг застопорился. – А вообще, это бред. Всё нормальным языком можно сказать… – качнул он головой и крепче обхватил локти ладонями. Этот жест холода и страдания был совершён им непроизвольно, он отследил его, как и свою нелюбезность, и исправился. – Нет, я, конечно, могу ещё вспомнить. Только всё это могло устареть. Ну, например, понизить частоту, соответственно, – «завал». Грязный звук – «сопли»… Это то, что вы спрашивали? Или, может…

– Как раз то, что нужно, спасибо! – заверил его Болеслав.

За минуту разговора на случайную тему он вполне оценил состояние клиента и понял, что согласился на встречу зря. Молодой человек обесточен и не готов к работе. «Два слова» здесь не помогут. Нужны регулярные сеансы, скорее всего, придётся поддержать и медикаментозно. Пусть Сонька найдёт ему толкового врача. Вот всё, что он может посоветовать.

Подумав так, Болек ещё раз взглянул на Курта и ощутил внезапное шевеление в груди – верный признак того, что ситуация несёт в себе больше, чем показалось сперва.

– Вот что, Женя… – помолчав, заговорил он. – Вы, пожалуйста, простите меня за нелепое начало нашего знакомства. Соня попросила что-нибудь полезное вам сказать. Но я не вижу в этом смысла.

– Не видите смысла? – переспросил Курт.

– Никакого.

– Тогда зачем… – запнувшись, проговорил Курт и не смог закончить, потому что Болеслав вышиб у него мысль, как мяч.

– Я вообще не вижу смысла в своей работе, и вы тут ни при чём! – объявил он. – Я не хотел браться за ваш вопрос, потому что сам нуждаюсь в ремонте, и честно сказал об этом Софье. Сотрудничать с неисправным специалистом – всё равно что эксплуатировать неисправный электроприбор. Коротнуть может. Понимаете? Единственное, что я могу для вас сделать, – просто поговорить, как случайный знакомый со случайным знакомым. Безо всякой профессиональной ответственности. Безо всякой попытки найти выход. Просто как убитый с убитым. Хотите?

– Хочу! – совершенно растерявшись и одновременно испытав облегчение, сказал Курт и тут же полюбопытствовал: – А почему вы не видите смысла в своей работе?

– Переливание из пустого в порожнее, – качнул головой Болеслав. – Я не имею в виду психотерапию – этим давно не занимаюсь. Я о тренингах успеха. Чья-то удача слишком часто приходит за счёт провала другого. Много моих клиентов сожрало своих противников в самых разных областях жизни, и некоторые из этих сожранных впоследствии тоже стали моими клиентами. Нет, никто никого не призывает к дурному! Напротив, мы вдохновенно придумываем, кто ещё выиграет от наших деяний. Получается убедительно. Но на деле это то самое вранье, за которым следует потеря смысла.

Курт озадаченно выслушал признание. На последних словах его прострелила мысль: а вдруг этот Сонькин «нуждающийся в ремонте» коуч вернётся сегодня в гостиницу и под гнётом своих преступлений тоже сделает что-нибудь страшное?

– Я могу вам чем-то помочь? – участливо спросил он.

Болек вздохнул: речь возымела успех. Ему даже было немного стыдно. А хотя… разве он сказал неправду?

Он подался вперёд и подтвердил:

– Давайте считать, что да!

А затем пошёл простой разговор, необыкновенный лишь тем, что у Курта возникла иллюзия, будто он говорит с самим собой, точнее, со своей лучшей, справедливой и любящей частью.

– В юности я слышал музыку, а теперь только гул, шум. Мир шумит очень жёстко! Просто бьёт по ушам железом! – жаловался он, морщась.

– А можешь сказать, когда в первый раз музыка стала шумом? Что произошло накануне? – решительно переходя на «ты», спросил Болек, и его глаза снова стали тёмными, наполненными энергией, много превосходящей возможности его визави.

– Что произошло… – попытался припомнить Курт. Умерла бабушка. Нет, сперва умерла Кашка. Да, вот это верно… Что ещё? Он встретил Асю и отказался от неё. Это из относительно недавнего. А раньше? Раньше, в институте, всё было хорошо. Песни появлялись из ниоткуда и, смеясь, водили вокруг него хоровод, пока вдруг однажды что-то не сломалось. Звук мира помутнел, мелодии стали рождаться мёртвыми – они вспыхивали на миг и сухо падали на стол – как мотыльки, сгоревшие в плафоне люстры. Курт понял, что в атмосфере Москвы больше нет кислорода для музыки, и пошёл записывать шум.

– Что ты чувствуешь, когда вспоминаешь об этом? – спросил Болек мягко и всё же настойчиво.

– Не знаю, – качнул головой Курт. – Бессилие. Невозможность помочь… Может, у меня сбилась настройка. Или там у них что-то разладилось. – И бросил взгляд на потолок.

– Бессилие. Невозможность помочь. Хорошо. А что случилось на самом деле? – эхом, как сокрытый до поры внутренний голос, спрашивал Болеслав, и Курт, чувствуя, как тихо, тепло наплывает дрёма, отвечал ему, как себе: он не знает. Не может объяснить. Ничего, кроме умершего от старости верного спаниеля, не приходило ему в голову. Конечно, бабушка – несравнимая потеря. Но почему-то сейчас лезут на ум именно животные, какие-то мокрые ободранные собаки…

– Хорошо, – кивнул Болек. – Соня сказала, ты помогаешь в приюте для бездомных животных. Можешь вспомнить, как тебе пришло это в голову? Что подтолкнуло?

Курт упёр локти в стол и ладонями обнял потяжелевшую голову.

– Нет, я не знаю… Не помню, – поморщился он.

– Ну и не нужно! Не напрягайся, – разрешил Болек. – Пусть ответ приходит сам. Давай я просто повторю то, что ты сказал. В юности ты слышал музыку. И вдруг звук мира помутнел. Музыка стала шумом. Ты почувствовал бессилие, невозможность помочь. А теперь помогаешь животным… Тут есть какая-то связь?

Курт кивнул и почувствовал боль, как будто в тепле зеленовато-карего взгляда начали отогреваться заледеневшие на морозе руки, ноги, сердце.

– Да… – проговорил он. – Сейчас… – И, зацепившись за волосинку, за мокрый клок чьей-то серой шкуры, зажмурился. – Я делал сайт для одного охотника… – начал он, с трудом вытаскивая из памяти давний след. – И уже не помню, как… Наверно, случайно, попал с ним на притравочную станцию. Там охотничьих собак тренируют на живых жертвах. Если зверёк ранен, но способен двигаться – на него натравливают опять. Понимаете?

Курт замолчал и, обеими ладонями закрыв глаза, вгляделся в черноту. Память почти стёрла обстановку, но оставила лязг отпираемых клеток и скулёж существа неизвестной породы. Вглядываясь в омут воспоминания, он различил тщедушное тельце с остатками вылезшей, словно ощипанной мокрой шерсти, с длинными и худыми пальцами на лапах и мордой собаки. Задняя лапа была окровавлена и вывихнута, зверёк волочил её, как случайно прицепившуюся тряпку.

Курт почувствовал тогда в себе неимоверную мощь, прилив сумасшедшей силы. Он прошёл через площадку к строению… Да! Оно было кирпичное. Ураганно вломился в дверь и собрался потребовать закрытия станции – просто так, в одной лишь надежде навязаться на хорошую драку. Пусть его превратят в такого же зверька. Плевать! На него снизошло безрассудство, охватывающее всякого честного человека, столкнувшегося с предельным злом и решившего его уничтожить, хотя бы и ценой жизни. Он страстно оглядел помещение, пронёсся по коридорчику, дёрнул двери в туалет и подсобку. Никого. В каморке женщина в уютной меховой жилетке пила чай.