Эхо войны - Леонид Гришин Страница 32
Эхо войны - Леонид Гришин читать онлайн бесплатно
Когда пришла амнистия, мы пятеро суток не выходили из бараков, требуя предоставить нам тех, кто нас судил, чтобы судить уже их за то, что поломали нам жизнь.
А нас много было… Очень много. Но жизнь есть жизнь. У многих семьи, которые писали, ждали. В 56-м году нам разрешили переписываться. Мне сестра прислала письмо, что жена моя вышла замуж за хорошего человека, и он усыновил моих двойняшек. Жили они нормально, дружно. Дети ухоженные, здоровенькие. И вот я сидел и думал, куда мне ехать… Сейчас приеду и что скажу этому человеку, который, может быть, спас моих детей от голода, а может быть, еще от многих страшных вещей. Вы знаете, что после войны и беспризорных много было, и бандитизм процветал… Тем более что мои дети были детьми врага народа. И так я три дня сидел и думал. Ну, как сидел… Естественно, выпивал, потому что деньги заплатили за работу, и все-таки решился ехать.
Еду и думаю, что сейчас приеду и скажу: «Давай мою жену, давай моих детей»? А может, жена-то любит его, и дети его папой называют… А я кто? Зек, самый настоящий. Ты посмотри на меня, у меня еще остались зековские шрамы…
Сестра написала мне адрес, где они живут. Я приехал в тот город, отыскал дом, спрятался за углом и стал ждать…
Вышла жена с детьми, сердце застучало, слезы полились, перед глазами туман. Не помню, я упал, кажется…
Когда очнулся, их нет. Я взял бутылку и пошел в сквер. Выпил из горла – ничего не взяло. Пошел, взял еще одну. Нет, думаю, заберут сейчас, как какого-нибудь бродягу. Устроился в гостинице, закрылся в номере, выпил вторую бутылку. Дождался вечера, опять пошел к их дому, спрятался. Смотрю – пробежали дети. Немного погодя увидел жену… Она осталась такой же красивой, стройной, милой и желанной. Она шла одна, и я решил подойти. Потом подумал… Зачем? Ведь она, может, счастлива, что у нее дети, мои дети… Этот мужчина их воспитывает, и мне кажется, правильно воспитывает… Не хулиганят они, одеты, обуты, накормлены… папой зовут. Слезы снова полились из глаз, в глазах потемнело, в левой стороне сильно и больно застучало… Когда очнулся, вернулся в гостиницу, лег и пролежал так долго с открытыми глазами.
…Следующим утром я снова прятался за углом. Дети побежали в школу. Потом вышла жена с мужчиной приятной наружности. Идут они, разговаривают. Думаю, подойду сейчас, узнает она меня? Если и узнает, что я ей скажу: «Вернись ко мне?» Куда? Зачем? Стоял и любовался своей женой с другим мужчиной. Потом развернулся и уехал…
И вот с тех пор я здесь. Сталинградской ГЭС закончили монтаж, приехал сюда, на Саратовскую. В отпуск езжу из-за угла посмотреть на жену, на детей и опять возвращаюсь сюда.
А так хотелось бы прийти к своим детям, обнять их. После этого я не женился. Нет женщины такой, как та моя жена с моими детьми. Так, очевидно, бобылем и придется помирать…
Я сидел и молчал. Колокольчики на наших закидных давно звонили. Звонили, очевидно, пойманные судаки, а мне было не до них. Я сидел и слушал этого человека, с которым так обошлась судьба. Он герой, он воевал, он защищал Родину, а потом… чья-то волосатая лапа влезла и покалечила всю его жизнь. И вот человек сидит, уже немолодой. И не знает, что впереди ждет его. И, как говорят, подаст ли кто-то ему воды в тот последний момент или приласкает его… А может быть, жена, узнав, что он еще жив и свободен… Может быть, когда-нибудь расскажет детям, что у них есть отец. Отец биологический, как говорят. А может быть, и не расскажет, и останется все в тайне. Единственное, я точно знаю, у кого это точно останется тайной. Жестокой тайной его жизни.
Конец 70-х. Как их потом назовут – «застойные годы». Мы не понимали, что мы застаивались, мы работали, даже делали изобретения. Каждый день ходили на работу, получали зарплату и в какой-то степени были довольны. Хотя в магазинах сплошной дефицит был как промышленный, так и продовольственный…
Даже некоторые слова приобрели тогда другое смысловое значение. Так, например, слово «достать» не обозначало «потянуться и взять», это означало купить дефицитную вещь. «Выбросить» не значило «выкинуть ненужную вещь», а это означало, что стали что-то продавать.
Выбросили на прилавки – сразу образовывалась длинная очередь. А вокруг везде висели таблички. Причем они были и в аптеке, и в продовольственных, и в промышленных магазинах, и даже в поликлиниках.
«ИНВАЛИДЫ И УЧАСТНИКИ ВОЙНЫ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ ВНЕ ОЧЕРЕДИ».
Иногда это вызывало раздражение у народа. В это время я работал в конструкторском бюро. Я любил посещать курилки, здесь проходили иногда научные споры, причем пожарче, чем на планерке у главного конструктора. Здесь можно было узнать все вчерашние новости: политические, и спортивные…
Сегодня был понедельник, я зашел в курилку, там стояли несколько человек. Стояли ветераны с орденскими планками на пиджаках, стояла и молодежь, а также люди среднего возраста. Я встал в сторонке и закурил. Все вокруг как-то лениво разговаривали.
Зашел Василий. О нем говорили как о самом талантливом конструкторе. Он достал сигарету, закурил и, ни к кому не обращаясь, сказал:
– Вчера больше двух часов простоял за апельсинами, хотел дочери в больницу отвезти. И надо же было такому случиться, за пять человек до меня подошла какая-то сволочь с удостоверением участника войны, и этот гад взял пять килограмм, в результате чего мне не досталось ни одного апельсина.
Все замолчали и обратили взор на Васю.
– Вася, ты говори да не заговаривайся, – сказал кто-то.
Тот прищурился, посмотрел и ответил:
– А я не заговариваюсь, я могу более грубые слова сказать этой сволочи, этому гаду. Я на это имею права. У меня отец – кавалер трех Орденов Славы – погиб под Берлином. Старший брат после победы в Праге погиб. Еще погибли двое дядек. Нас у матери осталось двое, и тетка в Ленинграде от голода умерла. И там осталось два дистрофика, которых мать взяла. Никто не знает, как мы жили в те годы. Мы и не жили. Мы выживали. Побирались, ходили по дворам и просили, были рады, когда нам дадут кусок кукурузного хлеба. А если кто нам давал кусочек пшеничного хлеба – это был просто праздник. На нас собак спускали, травили нас, нищих побирушек. А он здоровый вернулся, и уже этим судьба его наградила. Его дети не почувствовали того, что пережили мы. Его детей не называли побирушками и нищими. Не знаю, как они пережили этот голод 46–47 годов, а мы чуть не подохли, мы пухли от голода, сдыхали. Он что сейчас для себя взял эти пять килограмм? Он взял детям и внукам. А оттого что мои отец, брат и дядьки погибли, то их дети и внуки должны создавать благо детям и внукам выжившим?
Все молчали, он тоже замолчал. Затянулся, швырнул сигарету в урну, промахнулся, повернулся и ушел. Потом один из ветеранов подошел, поднял окурок, аккуратно затушил, затянулся своей сигаретой, так же аккуратненько затушил и вышел. Вслед за ним потянулись и все, точно так же подходя к урне, аккуратно туша сигареты, так же молча выходя.
Я остался один. Я докурил, затем вышел. И когда я проходил между кульманов, я увидел, как ветераны снимают орденские планки со своих пиджаков. Они знали, что самую дорогую цену заплатили погибшие – те, кто отдали свои жизни за победу. И льготы надо создавать детям погибших солдат…
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments