Восточная стратегия. Офицерский гамбит - Валентин Бадрак Страница 32

Спазм первого, самого сильного шока позволил маленькой группе оторваться от жаждущих мести боевиков. «Вертушки» во главе с Вишневским смиренно ждали их с отправленной к ним еще раньше большей частью отряда, и группа прикрытия, с которой оставался и комбат, без единого выстрела откатилась к уже гудящим двигателями вертолетам, успев расставить на пути боевиков несколько мин на растяжках. Одна из них оглушительным взрывом возвестила о раскрывшихся для кого-то смертельных объятиях, когда вертолетный караван был вне досягаемости переносных зенитных ракет. Уже через час полковник Сухоруков докладывал в штаб дивизии о небывалом успехе, выпавшем на долю его части.

2

Вот с этим-то Вишневским и сидел Игорь Николаевич в пошарпанном, с облупленной краской армейском КУНГе [2]за бутылкой великолепного французского «Мартеля», привезенного специально для боевого товарища по случаю своего прибытия в лагерь. Экзотический «Мартель» не вязался с обстановкой, но уходил самым чудесным образом. Казенное место могло бы поразить неказистостью и унылой серостью любого пришельца с «Большой земли», но только не Игоря Николаевича, который боялся сам себе признаться, что соскучился по нехитрой офицерской обстановке: покрытому пластиком столу, обитым жестью стенкам, прикрученным табуреткам. Атмосфера войны с запахом гари и приготовленного в полях обеда была ему ближе мягких кресел уютной квартиры и теплых домашних тапочек. Вернее, он готов был некоторое время наслаждаться роскошью, но лишь непродолжительно, в качестве награды за достигнутые победы.

Прошло уж больше часа с момента их встречи, и они успели вспомнить многих живых и помянуть погибших товарищей, обсуждая разные эпизоды абсурдной войны, в которой бесшабашный героизм смешался с нелепостью бесконечного множества смертей.

– А что, Ильич, правда, что вторая чеченская кампания пожестче первой выходит? Нам в академии об этом все уши прожужжали.

Игорь Николаевич любил разговаривать с Вишневским, щеголявшим не только редким боевым опытом, но и знавшим толк во многих отвлеченных, далеких от войны вещах. Порой он брался за объяснение столь запутанных вещей, что у собеседников дух захватывало, особенно когда у него действительно вылетала из уст неординарная формула.

– Что значит «жестче»? – Андрей Ильич откинулся на табурете и оперся плечом о стенку. – Люди и тогда и сейчас гибли, жестокости хватало всегда с обеих сторон, и сейчас ее выше крыши. Но, пожалуй, нынче дело стало более дрянным, протухшим, с явно гиблым, болотным душком. Мы тут, как в трясине, засели. И знаешь почему, Николаич?

– Почему? – Игорь Николаевич налил из литровой бутылки по полрюмки добротного офицерского напитка и потянулся за консервной банкой с жирной селедкой. Рюмки были латунные, блестящие, сделанные из боеприпасов, и даже они, казалось, излучали к Игорю Николаевичу особую, лагерную приветливость. Дорогой коньяк смотрелся несуразно в окружении этих жестянок, на фоне матерого военно-холостяцкого быта. Сам же он часто оглядывал убогое убранство КУНГа и незаметно от других глубокими вдохами впитывал запах войны. В нем присутствовала особая дерзость, странная страсть, схожая с сексуальной, азарт похлестче любой игры в казино. Он думал, что вот опять на войне, там, где он нужнее всего, и завораживающий призрачный дух вселенской борьбы медленно проникал в недра тела и в глубины души – через ноздри, через уши, через рецепторы на пальцах после прикосновения к лагерным вещам. Он медленно становился неотъемлемой частью самой войны. Дидусь ощущал чувство непреодолимой нежности и к грубой обивке КУНГа, и к непримиримому, неподражаемому Вишневскому, и к закопченным солдатам, с которыми уже через считаные дни придется участвовать в боевых действиях.

– Я тебе объясню перемены. Просто больше безысходности стало, больше откровенности, оголтелости больше. Уже никто ничего не скрывает. В первые годы чеченской войны, еще при Ельцине, отсутствовало централизованное руководство и каждый генерал пребывал в уверенности, что выйдет из войны великим полководцем. Помнишь, ваш Грачев толкал прожекты и авантюры, и все, радостно повизгивая, спешили на смерть? Себя вспомни даже комбатом – много ли ты думал о причинах и странных перипетиях этой войны?!

– Ну, я и тогда, и сейчас служить пришел, так что мне чем хуже, тем лучше, – вставил Дидусь поспешно, хотя его никто не просил отвечать. И про себя тотчас подумал, что глупо и не к месту он сказал, и его ощущения, возможно, вызваны мимолетной эйфорией прибытия в лагерь. Действительно, Вишневский прав: разве до анализа приказов было, надо было думать, как себя обозначить в однообразном строю цвета хаки да людей сохранить.

– Вот-вот, на таких рвачах вся война и держится, – тотчас ухватился Вишневский, – да еще на таких пришибленных, как я, которым в том мире места не находится. Но сегодня даже солдаты знают, почему и зачем они тут воюют, и в этом трагизм всего этого военного фарса. Вот Паша-Мерседес, наш замечательный полководец, заявил, что Грозный может за два часа захватить один воздушно-десантный полк, и как потом там легко, за одну только фразу, положили несколько сотен мальчиков неопытных, отправленных просто на смерть. Я не завидую пехотным командирам – с каждым днем все труднее убедить солдата, что он воюет во славу отечества. И те, что с жуткими обрубками вместо рук или ног уже вернулись домой, тоже подковали идущих следом относительно того, какова цена «Великой России».

– Ладно, давай! – Игорь Николаевич поднял самодельную рюмку, потому что не хотелось сразу получить большую дозу негатива, – чтоб никто не сомневался в величии России.

Они легко коснулись рюмками и с наслаждением поглотили содержимое, приятно обжигающее внутренности пряной сладостью. Ухватив на вилку кусок селедки, а потом еще пару колечек крупно порезанного лука, Вишневский жевал с наслаждением, закатив глаза к жестяному потолку. Вот такие простые у нас запросы, улыбнулся про себя Игорь Николаевич, глядя на эту идиллическую картину.

– Такую закуску обычно под водку употребляют…

– Да наплевать мне, что делают обычно. Мне так кайфово! Давно такого коньячку не пивал… Ты не против?

– Я – нет, конечно, – заверил друга Игорь Николаевич.

Вишневский продолжил рассуждения.

– Понимаешь, Дед, – начал он с оттенком доверительности, употребив училищное прозвище Игоря Николаевича. На паралингвистическом языке их общения это означало, что дальше речь пойдет о слишком наболевшем, сугубо личном. – Мы тут на чьих костях строим победу? Мы опираемся на молодых пацанов с мозгами, забитыми примитивными идеологическими лозунгами. К ним прибавь тридцатипяти-сорокалетних мужиков из глубинки в латаных-перелатаных камуфляжах, загнанных в угол нищетой и безысходностью. Они, кстати, очень хорошо понимают все скотство этой подлой войны, но идут в надежде накормить семью. Ну добавь еще офицеров, пусть и порядочных, как ты, например, но желающих вылезти из дерьма за счет войны, потому что нет у тебя в Генштабе в Москве папы или дяди в лампасах. И с другой стороны, мы имеем уже совершенно ясное понимание, кому и зачем нужна эта война. И мало кто хочет умирать за банальную формулу «наведение конституционного порядка в Чечне».