Сатисфакция - Евгений Гришковец Страница 32

Наивно, но как-то так.

Как же много людей! И никто меня не знает таким, как я хотел бы, чтобы меня знали. Даже те, кто меня любит. Любит меня по каким-то своим причинам. У них свои причины. Причины любить меня находятся в них самих. А те, кто меня не любит, или те, кому я неприятен, или даже те, кто терпеть меня не может, с ними эта неприязнь ко мне уже происходит по моим причинам. Я даю им поводы для нелюбви. А любят по своим причинам.

Как трудно с этим разобраться! Ещё труднее понять, что с этим всем делать. Хочется же, чтобы любили все! Но это невозможно. Потому что, если меня будут любить все, тогда я сам должен любить всех. А как это сделать? Где взять столько сил, времени и мудрости?

Зато как легко получается не любить! Это проще всего. Как же это просто! И сколько же мук от этой нелюбви!

Кто-то прямо сейчас от этой нелюбви корчится в слезах и в беззвучных рыданиях. Кто-то воет белугой, лезет на стены. Кто-то спокойно, без ужаса и содрогания может думать о смерти и бессмысленности жизни. Кто-то прямо сейчас пьёт одну за одной, только чтобы не чувствовать этой нелюбви.

Где-то там страдает юный менеджер. Сидит на кухне, налил себе чаю и забыл его выпить. И сидит он, обхватив голову руками. А ведь он учился, учился. Хорошо учился. А теперь работает в большой компании и бегает на побегушках, носит кому-то кофе и делает вид, что у него всё хорошо. Ведёт с такими же, как он, умные, амбициозные разговоры о глобальных экономических проблемах, а сам при случае заглядывает начальнику в глаза и ждёт карьерного роста. И вот сегодня на него наорал менеджер побольше. Сказал, что тот идиот, что руки у него не оттуда растут и что ему поручить ничего нельзя. А наорал потому, что на него наорал ещё больший менеджер.

Гдё-то там рыдает учительница, потому что устала от школьных интриг, от того, что не может справиться с несколькими распоясавшимися учениками, а родители этих учеников ничего не хотят слышать о своих чадах и жалуются на эту учительницу директору, а директор её вызывает и распекает. Она пытается готовиться к завтрашнему уроку, а слёзы капают на страницы и душат. И сама она понимает, что не может справиться со всей этой ситуацией, а утром всё равно надо идти в школу.

А там, уткнувшись в подушку, вздрагивает какая-нибудь четвёртая скрипка какого-нибудь симфонического оркестра. Старается плакать бесшумно, чтобы не разбудить маму и бабушку, с которыми живёт. Плачет, потому что уже который день чувствует, что совсем не ради такой жизни она, сколько себя помнит, играла на скрипке. И ещё она отчётливо понимает, что быть четвёртой скрипкой – это её потолок на многие годы. А первой скрипкой не стать никогда.

Где-то тут неподалёку, в маленьком баре, какой-то на вид крепкий мужик мажет пьяные слёзы по лицу, скрипит зубами от горя и боли. А просто компаньоны его кинули, а он им всецело доверял. И он говорит какому-нибудь случайному собутыльнику, что деньги – это не главное, что деньги – это херня. Главное, что его предали, нарушили честное слово, наплевали на дружбу, а он так никогда бы не поступил. Он, наоборот, всегда был честным. Он мог хоть ночью подскочить и броситься на выручку. Он так и делал. Как они могли? Он же детей с ними крестил!

А где-то там, по освещённому ночными огнями проспекту, мчится большая, чёрная машина. За рулём безмолвный водитель, а на заднем сиденье сидит хозяин этой машины в отличном тёмно-синем костюме. В неморгающих и невидящих ничего его глазах застыли слёзы. Волосы его, с проседью, обычно идеально уложенные, в этот раз как-то взъерошены. Он едет и не знает, как дальше жить, потому что убедился час назад, что его юная любовница совсем его не любит, только пользуется им и говорит про него глупости. Его предупреждали друзья-товарищи, да и сам он опытный пассажир. Но вот час назад убедился. И машина везёт его домой.

А там дома тихонечко сидит и пьёт коньяк его жена. Пьёт рюмка за рюмкой и плачет. Так она уже пьёт давно. Потому что в большом доме пусто, дети приезжают редко, а мужа дома никогда нет, потому что у него всегда дела. А она знает, что это за дела. И она знает, что любит её только маленькая собачка. А муж её давно не любит. И нет в доме любви. А есть в их доме только ложь, притворство и нелюбовь. А когда-то в маленькой, съёмной квартире была любовь, дети и смех.

И эта нелюбовь невыносима.

А насколько легче было бы жить повседневной, трудной, часто нами самими ощущаемой заурядной жизнью, если бы нас в самом начале так сильно не любили бы.

Если бы юному менеджеру не говорила бабушка, что он самый умный и самый красивый. Если бы родители не гордились его победами на каких-нибудь школьных олимпиадах по математике. Если бы, когда он защитил на «отлично» свой диплом, отец не напился от счастья, не говорил бы всем за столом, многозначительно поднимая палец: «Он у нас далеко пойдёт!»

Если бы все вокруг не говорили бы той четвёртой скрипке, что она гений. Если бы её бабушка не просила что-нибудь сыграть для неё и для пары старушек-соседок, если бы не утирала бабушка слёзы умиления и гордости…

Ох… если бы брошенным, опостылевшим, отвергнутым, а может быть, никогда не знавшим любви женщинам не говорили бабушки, что они самые красивые, что они принцессочки, что они такие… Если бы не целовали им их пяточки, не любовались бы ими, прижимая руки к груди… Может быть, тогда легче было бы им жить в нелюбви? Если бы сломанным жизнью, ощущающим себя неудачниками, уволенным или работающим чёрт знает кем или брошенным друзьями или женщинами мужчинам не говорили бы когда-то отцы, что они будут настоящими мужиками…

Ох, бабушки, бабушки! Ох, родители… Если бы мы не были для них самыми лучшими, если бы нас в этом так твёрдо не убедили когда-то, наверное, сейчас было бы легче.

Я знаю тех, у кого в детстве этого не было, не было бабушек. Кажется, им сейчас проще…

А тем, у кого было? Как им жить в нелюбви? И от этой нелюбви хоть на Северный полюс, хоть в вечные полярные льды. Лишь бы не чувствовать нелюбви. А какая быть может нелюбовь в вечных льдах? Там её нет! Там же льды, там нет людей. Значит, нет нелюбви.

И вот затеряться среди белого ледяного безмолвия, остаться последним из всех членов потерянной экспедиции, замерзать…

Но я же не учёный, не исследователь, не полярник. Почему я могу хотеть быть неким затерянным и замерзающим во льдах полярником?

А чтобы искали!!! Чтобы всё человечество искало. Чтобы выпуски всех новостей во всех странах начинались с того, что следы арктической экспедиции затеряны и не найдены. И чтоб никакой жуткий террористический акт, или очередное банкротство какого-нибудь очередного банка, или какое-нибудь заявление какого-нибудь президента не задвинули бы эту новость на периферию. Пусть во всём мире будет всё стабильно, благополучно и хорошо. Но пусть меня ищут. Путь мне будет хуже всех в мире, но пусть обо мне волнуются.

Пусть норвежские спасатели бредут ко мне на лыжах, а финские на собачьих упряжках, пусть английские пилоты день и ночь летают надо льдами, пусть наш родной ледокол ломает льды… Пусть в далёкой Аргентине или в Австралии кто-нибудь поинтересуется утром у своего соседа, мол, не нашли ли там этого русского во льдах.